До зрелого возраста был он в семье отверженным. Покойный папа-освободитель (тоже, освободил хамье на мою голову!) все надежды династии возлагал на старшего, Николая. Николай был наследником, с ним носились, с ним нянчились, его талантами восхищались, им вечно попрекали Александра:

«Вот, мол Николенька — умник, а тебя, Саша, бог талантами не наградил, туповат, мешковат. Полком командовать еще куда ни шло, а на что-нибудь побольше посадить невозможно — не справишься».

Звали громадного, неуклюжего Сашку «Мопсом» или еще выдумали прозвище «Бычок». Думал Александр Александрович отличиться на турецкой войне, — сам же ее и затеял, — но и тут ущемили: папа, зная способности сынка, дал ему под командование захудалый рущукский отряд, которому и подраться по-настоящему не пришлось.

Впрочем, война — дрянное дело, уж лучше не воевать! И не воевал, а если и воевал, то больше по мелочи. Да, ни войнами и ничем иным не прославился! Вся жизнь вышла какая-то неудачная. Царство получил случайно — умер старший брат Николай; жену получил тоже случайно: датская королева, прозванная при русском дворе «тещей всея Европы», просватала свою дочь принцессу Дагмару за наследника Александра Второго, Николая. Когда Николай умер, Дагмара стала женой Александра: отцу не было времени искать для «Мопса» новую невесту, женили на уже найденной.

Царство «Мопс» принял в беспокойные дни. Иные кричали: «Конституцию!», а Победоносцев и сенаторы нашептывали: «Избави вас бог, нельзя конституцию. Она принесет погибель России, погибель для династии». Не дал конституции, даже той куценькой, которую предлагал Лорис-Меликов, — все министры ушли в отставку, а кругом вслух говорили, что «Мопс» всех подвел и добром не кончит.

И вот действительно началась охота! Спрятался в Гатчине, да так прочно, что пошел слух, будто его и в живых давно нет. Даже Константин Петрович стал просить: «Показаться бы надо, ваше величество». А как покажешься, тотчас доносят: бомбисты, подкопщики, взрыватели. Вешать, пороть, стрелять, на каторгу, в солдаты! Кто там просит пощады? Чье это прошение? «Мать ходатайствует за сына, ваше величество!» — «За Александра Ульянова?» — «Так точно, государь». — «А-а! Тот, кто хотел в меня бомбой? Где прошение?» — и красным карандашом через весь лист, по строчкам, смоченным слезами матери: «А чего раньше смотрела?»

Повесить, повесить! Одного повесил, другого, и такое началось, что и носа не кажи из Гатчины.

Господи, да как же тут не запить! И вот конец… Жалко Николая: слаб, интриган, мелочен, завистлив, злобненький какой-то. Не такой царь нужен сейчас на Руси, — дурное будет царствование Николая!

Все эти мысли не оставляли Александра Александровича до последнего вздоха.

Хоронили его в дрянной ноябрьский день; процессию как следует не построили, шла вразброд, с большими промежутками. Несли за гробом знамена, гербы губерний.

Лошади, покрытые черными попонами, вели себя неспокойно, сбивали людей.

Министры шли за гробом мертвого императора понуря головы, никто не знал, кого из них новый царь оставит, кого прогонит. А царь — маленький, тщедушный — шаркающей походкой плелся следом за похоронной колесницей в полном одиночестве; вид у него был жалкий, на царя он вовсе не походил, — так, офицерик какой-то… За ним врассыпную шли дядья, племянники, прочие члены царской фамилии, свита, челядь.

Гроб медленно двигался по проспекту, войска отдавали честь и склоняли знамена. Но и тут покойнику не повезло. Впереди одного эскадрона гарцевал на коне щеголеватый, как будто только что отполированный, ротмистр. Едва императорский гроб поравнялся с эскадроном, ротмистр гаркнул:

— Смир-р-на-а! Голову на пррао-о, глядеть веселей!

В толпе прошелестел смех, многие участники траурной процессии от конфуза спрятали лица в воротники шуб.

Молодой царь, позеленев от гнева, спросил министра финансов Витте:

— Кто этот дурак?

— Кто этот болван? — спросил Витте у соседей.

— Ротмистр Трепов! — ответили ему.

— Ротмистр Трепов, ваше величество, — сказал Сергей Юльевич.

— Идиот! — со злостью проговорил Николай.

В толпе хихикали вплоть до Петропавловской крепости и еще долго после похорон вспоминали команду ротмистра. Так, под общее хихиканье и под вздохи облегчения был похоронен Александр Александрович.

Всем запомнилось резкое словечко молодого царя по адресу ротмистра; был также пущен слух, будто он обругал за какую-то провинность своих дядей — великих князей. Затем стало известно, что царь посадил под арест на трое суток петербургского градоначальника фон Валя. Конечно, никто не знал, что царь просто сводит старые счеты с фон Валем, поэтому разговоров о «порядочности Николая» было в первые дни бог знает сколько. Еще больше надежд стали возлагать на Николая Александровича, когда узнали, что он прогнал министра Кривошеина за мошенничество и воровство. И не только прогнал, но лишил придворного звания и права носить мундир.

В народе стали поговаривать, что царь в самом деле человек неплохой, что якобы где-то и кому-то пообещал сделать много добра для подданных.

На окраинах мастеровые просили Флегонта разузнать: правда ли, будто новый царь подходящий человек, и можно ли ждать «послаблений»? Флегонт над ними зло смеялся. Однажды он завел разговор о царе с Владимиром Ильичем.

Разговор произошел в трактирчике, где Ленин назначил Флегонту свидание, чтобы пойти к адвокату Волькенштейну. Нежданно-негаданно Флегонт получил через Таню из Двориков доверенность на ведение земельной тяжбы. Лука Лукич, видно, решил, что свидание с царем когда-то еще состоится, а дело задерживаться не должно. Были присланы и деньги… Случилось это месяца два назад, но Волькенштейн вел какой-то крупный процесс и только теперь согласился заняться тяжбой Двориков с Улусовым.