Юрьенен Сергей
Шрифт:
Паспорт выбросил.
Александр рванулся и сел меж кроватей.
— Дядя Гена…
Баянист повернулся и стал уходить. Хоть и к братьям, но пол-литры сжимал, как гранаты. Как под танк уходил. Навсегда.
— Дядя Гена! — орал Александр. Отдыхал, свесив голову…
— А я? — надрывался. — И меня забирай! К ебеням!
И в порыве поднялся.
Вышел.
Добрался до лестницы.
Нехорошая музыка наполняла пролет. Он взялся за выгиб перил.
Как по трапу, навстречу всходил некий шейх с роскошными усами. Халат с монограммой и львами в короне перевязан шелковым поясом с кистями. Тапки на черноволосых ногах загибались золотыми носами. Эмир! Тоже нес литр — но шампанского. Из подмышки сиял запечатанный куб сигарет, а другая рука, как ящик с инструментом, сжимала рукоять невиданно огромного транзистора, который струился и мигал огоньками, соответствуя ритму песни, где парижскую драную кошку то и дело перебивал некто вкрадчивый, то побуждающий, то укоризненный, бархатный, очень порочный:
Ah! Johnny…Щурясь от дыма своей «Dunhill», эмир спросил:
— Сърбский ёб… Канс ду? [130]
— Найн, — мотнул головой Александр.
— Нихт гут. — С пресыщенным выражением эмир замотал головой, сей экзотичный способ Александру явно не рекомендуя: — Сърбский ёб фюнф ярэ! Зе-е-ер шлехт [131] … Русский!
— Русский?
130
Здесь: Умеешь? (нем).
131
…Пять лет! Очень плохо… (нем).
— Русский — экстра гут! А-а! Меньш, их бин глюклих!.. [132]
И растворился в дыму эйфории.
На обратном пути Александр запнулся о складку, которую выделал кто-то на крутом повороте, не унизясь расправить. Он лежал, прижимаясь щекой к безответной полоске. Было ему экстра гут. И никто не тревожил. Но люди нашли…
«Только за смертью его посылать!» — сердилась Рублева, отбирая бутылку. Он не давал и смеялся: «А знаешь ли, — спрашивал, — русский ёб?» «Ну, конечно же знаю, мой мальчик. Я же исконная», — уводила куда-то в обнимку по-доброму. Потом он стоял у стены, припадая щекой и ладонями. «Не в этом, Аглая…» — Потому что он помнил, где что у него. Что паспорт и форинты во внутреннем слева, а ключ не в трусах, ключ, он в правом наружном. «Не в этом, тебе говорю!» — голос он повышал, потому что не мог же настолько ужраться, чтобы засунуть в трусы себе ключ, да к тому же и с биркой в виде большого яйца — лакированного и с резиновым ободком поперек. Вдруг его осенило:
132
Мужик, я счастлив!.. (нем.).
— Да зачем он? Когда там незаперто… Слышишь?
Кротко голос ответил:
— Ну, воля твоя…
Его бережно застегнули.
Отпустили.
Ушли.
Отслоившись от стены, он еще постоял, подержался — у бездны на краю…
Он не запомнил, как обрушился.
Его перевернули и трясли. От этого сначала проснулась, наполнившись болью, голова. Тряс Комиссаров, повторяя на неизвестном языке: «Чэ-Пэ! Чэ-Пэ!»
Александр разлепил глаза.
Он был размножен надвое в нависших зеркальных очках.
Лица на Комиссарове не было.
Александр поднялся — уже почему-то в пиджаке, в ботинках… Пошатнулся и был удержан.
— Что случилось?
— Тс-с. Тихо! Что это? — Комиссаров предъявил советский паспорт в раскрытом виде. Фото было сосредоточенным — при галстуке. Фамилия, имя, отчество слегка размылись, но он напряг глаза. Гребенник Геннадий Иванович…
— Баянист!
— Почему под раковиной?
— К сербским братьям уехал…
Комиссаров сунул паспорт в карман и поднял его на ноги:
— Идем.
Тяжелый, послепраздничный дух в коридоре.
На повороте слегка занесло.
К стене перед плюшевым занавесом придвинули длинный стол. Из ведерок торчали горлышки бутылок из-под шампанского. Скатерть в пятнах была заставлена сотней немытых бокалов. Прошли мимо лестницы, мимо душевых, туалетов, откуда тошнотно несло, свернули, дошли до упора и встали.
Перед дверью.
— Этот, толмач наш… Кажется, здесь?
— Черт его знает…
Негромко, но упорно и твердо долбил Комиссаров. И выдолбил. Изнутри осторожно и дважды щелкнул повернутый ключ.
Мохнато обросший всем телом, и даже плечами, переводчик Золтан сделал шаг в коридор и два шага назад. Небритое горло было замотано длинным черным шарфом. Висюльки бахромы лишь отчасти скрывали причинное место, перетруженное несмотря на простуду до размеров нечеловеческих. Предположительно этот Золтан был не один. Игнорируя эту возможность, Комиссаров решительно вторгся в номер. Под одеялом в постели находился партнер. Свернувшись в клубок, выпиравший ягодицей.
Пахло, как в зоопарке.
Комиссаров опустился в изножье кровати. Кресло напротив было забросано одеждой и бельем. Вперемешку.
— Одевайся, приятель.
— Что случилось?
— Тс-с…
Формы под одеялом пришли в движение. Глухо и гневно оттуда сказали:
— Ты говори, а не цыкай!
На подлокотник кресла переводчик отчужденно вывешивал детали дамского туалета, частично поврежденные в порывах предварительных страстей.
— Разговор еще будет, Рублева. В Москве. Ты пока отдыхай.
Аглая отбросила одеяло. Она была бледной от гнева и стертой косметики. Рука в перстнях прикрыла складку под грудями.