Шрифт:
Часто на этот вопрос поэт сам же отвечает: везде, повсюду. В стихотворении из цикла «Провода» прослеживается идея пантеистического слияния поэта с природой и со всем окружающим ее пространством:
Перестрадай же меня! Я всюду: Зори и руды я, хлеб и вздох.Есмь я и буду я, и добудуГубы – как душу добудет Бог.Примечательно, что эти локативные лексемы как концептуально значимые слова выделены в стихотворении Максимилиана Волошина «Марине Цветаевой», написанном еще в 1910 году:
Ваша книга странно взволновала –В ней сокрытое обнажено,В ней страна, где всех путей начало,Но куда возврата не дано.Помню все: рассвет, сиявший строго,Жажду сразу всех земных дорог,Всех путей… И было все … так много!Как давно я перешел порог!...Ваша книга – это весть «оттуда»,Утренняя благостная весть.Я так давно уж не приемлю чуда,Но так сладко слышать: «Чудо – есть!».Из книги «Марина Цветаева в воспоминаниях современников». М., 2002М. Волошин сумел уловить основные векторы в творческих поисках Марины Цветаевой уже по ее первый книге стихов «Вечерний альбом»: это книга «оттуда», по мнению критика, где всех путей начало, но куда вернуться уже нельзя. Трактовать эту фразу можно двояко: непосредственное и простое объяснение – это строки из детства: нам же ближе интерпретация этого «всех путей начало» как того, великого мира, куда путь открыт не всем, мира высокой поэзии и неземного духа!
Стихотворение, перенасыщенное локативными словами, «В Париже», 1909:
Шумны вечерние бульвары,Последний луч зари угас,Везде, везде все пары, пары,Дрожанье губ и дерзость глаз.Я здесь одна. К стволу каштанаПрильнуть так сладко голове!И в сердце плачет стих Ростана,Как там, в покинутой Москве.Париж в ночи мне чужд и жалок,Дороже сердцу прежний бред!Иду домой, там грусть фиалокИ чей-то ласковый портрет.Там чей-то взор печально-братский,Там нежный профиль на стене.…В большом и радостном ПарижеМне снятся травы, облака,И дальше смех, и тени ближе,И боль, как прежде, глубока.Поэт здесь, в Париже, одинок, все время оглядывается туда, домой, но тени ближе, а смех все дальше; так строки, содержащие простое описание вечернего Парижа, полны стремлением туда, в свой дом, а не просто домой, где не есть Родина, а лишь портрет родного тебе человека.
Но ведь уже «В раю» (1912) автор использует первые лексико-грамматические противопоставления-оппозиции:
Где сонмы ангелов летают стройно,Где арфы, лилии и детский хор,Где все покой, я буду беспокойноЛовить твой взор…Воспоминанье слишком давит плечи,Настанет миг – я слез не утаю…Ни здесь, ни там – нигде не надо встречи,И не для встреч проснемся мы в раю!Эти строки написаны юной девушкой, для которой уже Ни здесь, ни там – нигде не надо встречи, то есть появление отрицания этого и даже того мира. Причем, определить, что же ближе поэту: здесь или там – очень непросто и самому автору.
Русской ржи от меня поклон,Ниве, где баба застится…Друг! Дожди за моим окном,Беды и блажи на сердце…Ты, в погудке дождей и бед –То ж, что Гомер в гекзаметре.Дай мне руку – на весь тот свет!Здесь – мои обе заняты.1923«Спят трещотки и псы соседовы» (1915):
Здесь у каждого мысль двоякая,Здесь, ездок, торопи коня,Мы пройдем, кошельком не звякаяИ браслетами не звеня…Здесь, у маленькой богородицы,Здесь, на каменное крыльцо.Часто здесь и там, этот и тот свет – противостояние, асимметрия, в конечном счете, выразители душевного диссонанса, вызванного иногда бессмысленными и безрезультатными поисками того мира. Эти локативные наречия в текстовом пространстве Цветаевой иногда усиливают то или иное, заложенное в словах рядом значение, то символизируют мир этот, реальный, и нереальный, потусторонний тот мир. Здесь и там как страшное откровение, как приговор прозвучат намного позже в ее письме Анне Тесковой в 1932 году: «Все меня выталкивают в Россию, в которую я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна» [Анри Труайя, 2004: 323].
«Домики старой Москвы» (1911):
Слава прабабушек томных,Домики старой Москвы,Из переулков скромныхВсе исчезаете вы,Точно дворцы ледяныеПо мановенью жезла.Где потолки расписные,До потолка зеркала?Где клавесина аккорды,Темные шторы в цветах,Великолепные мордыНа вековых воротах.Местоименное наречие где как вопрос и как союзное слово, средство связи в сложноподчиненном предложении настолько часто встречается в текстах, написанных в разные периоды, что это создает ощущение сплошного вопроса: где же мой мир, где мое место. Иногда это где предстает как неопределенность, призрачность: