Она прервала его презрительным пожатием плеч.

— Сейчас спустишься и скажешь Борденаву, что ты хочешь, чтобы эту роль поручили мне… Не строй из себя невинность! Борденаву нужны деньги. Ну так вот, дай ему денег в долг, раз у тебя их хватает, чтобы выбрасывать зря.

И так как он все еще сопротивлялся, она рассердилась:

— Отлично, я все понимаю, все: ты боишься разгневать Розу!.. Я ведь о ней молчала, о Розе, когда ты тут на полу валялся и хныкал; а я ведь многое могла бы сказать… Да, да, если мужчина клянется, что до гроба будет любить женщину, он назавтра не побежит к первой встречной. Не беспокойся, рана еще не зажила, я все помню!.. Впрочем, дружок, мне на миньоновские объедки даже глядеть противно! Прежде чем тут дурака ломать, на колени становиться, ты бы лучше порвал со всей этой сволочью!

Граф даже вскрикнул от негодования и сумел ввернуть фразу:

— Плевать мне на Розу, я ее хоть сейчас брошу.

Успокоившись насчет этого пункта, Нана продолжала:

— Что ж тогда тебя смущает? Борденав все-таки здесь главный. Ты мне скажешь, что, кроме Борденава, есть еще Фошри…

Последние слова Нана с умыслом растянула, ибо коснулась самого щекотливого вопроса. Мюффа, потупив взор, молчал. Он продолжал пребывать в добровольном неведении относительно ухаживаний Фошри за графиней, успокаивал себя, надеялся, что ошибся в ту ужасную ночь, которую провел под воротами на улице Тетбу. Но он питал к журналисту отвращение, затаил против него глухую злобу.

— Ведь не съест тебя Фошри, в самом деле! — повторила Нана, стараясь прощупать почву, чтобы узнать, как теперь ладят между собой муж и любовник. — С Фошри нетрудно договориться. Поверь мне, он вовсе не плохой малый. Значит, решено? Скажи ему, что это, мол, для Нана.

Но даже мысль о подобном демарше возмутила графа.

— Нет, нет, ни за что! — выкрикнул он.

Нана ждала. С губ ее чуть было не сорвалось: «Тебе Фошри ни в чем не откажет», — но она сама почувствовала, что в качестве решающего аргумента это было чересчур сильно. Она только улыбнулась, и эта странная улыбка заменила невысказанные вслух слова. Мюффа, вскинувший было на нее взгляд, быстро потупился, бледный, сконфуженный.

— Не очень-то ты любезен, — вздохнула она.

— Не могу, — тоскливо произнес он. — Все, что угодно, только не это, любовь моя, прошу тебя!

Тут Нана перешла от споров к действию. Маленькими своими ручками она запрокинула голову графа, потом, нагнувшись, прижала в долгом поцелуе свои губы к его губам. По телу его прошел трепет, он дрожал как в ознобе, чувствуя прикосновение Нана; закрыв глаза, он упивался этим поцелуем. Нана выпрямилась.

— Иди, — просто сказала она.

Граф встал, шагнул, направился к двери. Но когда он переступил порог, Нана с ласковым и покорным видом прижалась к нему, и, подняв головку, по-кошачьи потерлась подбородком о его жилет.

— А где особняк? — еле слышно спросила она, смеясь и конфузясь одновременно, совсем как ребенок, который сначала отказался от конфетки, а потом передумал.

— На аллее Вийе.

— А экипажи там есть?

— Есть.

— А кружева? А бриллианты?

— Есть.

— Ох, котик, до чего же ты добрый! Знаешь, я тут все больше из ревности наговорила… И в этот раз, клянусь, будет совсем не так, как в первый, ведь ты теперь сам понял, что требуется женщине. Дашь все, значит, мне никто другой и не нужен, понял? А в залог, вот тебе, — только одному тебе. И еще раз, еще и еще!

Нана выпроводила графа, предварительно ожегши его лицо и руки быстрыми поцелуями, и лишь тогда перевела дух. Бог ты мой, какая все-таки вонь у этой неряхи Матильды! Вообще-то здесь славно, тепло, как бывает в домах Прованса, нагретых зимним солнцем, но только слишком уж разит прокисшей лавандой, не говоря о других, еще менее приятных запахах. Нана распахнула окно, снова облокотилась о подоконник и, желая сократить время ожидания, уставилась на стекла Пассажа.

А Мюффа тем временем, шатаясь, спускался с лестницы; в голове у него гудело. Что он скажет? Как приступится к делу, которое, откровенно говоря, его никак не касается? Спустившись на сцену, он услышал громкий спор. Репетиция второго акта кончилась, и Прюльер разорался, потому что Фошри решил вычеркнуть одну его реплику.

— Лучше тогда уж все подряд вычеркивайте! — кричал он. — Как же так! У меня всего-навсего несчастных двести строк, и их еще вычеркивают! Нет, довольно, отказываюсь от роли!

Он вытащил из кармана смятую тетрадочку и лихорадочно завертел ее в пальцах, делая вид, что собирается швырнуть злосчастную роль под ноги Коссара. Как ни старался уязвленный в своем самолюбии Прюльер смирить бурю, кипевшую в груди, его выдавало судорожно перекошенное побледневшее лицо, сжатые в ниточку губы, мечущий пламя взор. Ему, Прюльеру, кумиру публики, дали роль в какие-то двести строк!

— Почему бы тогда мне уж прямо не играть лакеев? — горько допытывался он.

— Ну, ну, Прюльер, успокойтесь, — примирительно сказал Борденав, который считался с актером, учитывая его особый успех у посетительниц лож. — Не стоит заводить историй… Вам подбросят какой-нибудь эффектик… Верно, Фошри, вы ему добавите что-нибудь поэффектнее? В третьем акте, например, можно даже удлинить сцену.