Неожиданно Красин приостановился и замолчал, пропуская вперед идущую следом пару.

— Взносы участников партийных кружков и организаций составляют лишь небольшую часть бюджета партии, поэтому одним из существенных источников должно быть своего рода обложение оппозиционных элементов общества. Это понятно? — с улыбкой посмотрел он на Горького.

Тот кивнул.

— Главное начать, а там мы развернемся, потому как: «l‘appetit vient en mangeant», что означает: «Аппетит приходит во время еды», — на всякий случай перевел он. — Кофе хотите? — Он подхватил Горького под руку и завернул в сторону кафе, где, опередив спутника, прошел к столику в дальнем углу и расположился лицом к выходу.

— Не обессудьте, Алексей Максимович. Привык так сидеть, чтобы все видеть.

Официант, перекинув через руку салфетку, услужливо склонился в ожидании заказа.

— Я бы кофе с коньячком, а? Как? — предложил Красин, окидывая взглядом помещение.

— Не откажусь.

— Так вот, — продолжил Красин. — Именно поэтому мне крайне интересны контакты Марии Федоровны с Морозовым. А от Морозова до других русских толстосумов — рукой подать! Пусть поработают на революцию! Идея того стоит. Так что скажете насчет Морозова, Алексей Максимович? — внимательно поглядел он на собеседника.

— Морозов — человек исключительный. По образованию. Уму. Социальной прозорливости. Доверять ему можно. Он ведь уже во многом помогал нам, вы знаете.

— Наслышан, наслышан про подвиги Марии Федоровны, — весело сказал Красин. — Но подвиг — вещь штучная, а нам бы неплохо денежный процесс на конвейер поставить. А что, Алексей Максимович. Давайте убьем двух зайцев!

— Как? Сразу двух? — усмехнулся Горький. — Пословицу народную про погоню за двумя зайцами не забыли?

Красин рассмеялся, одобрительно глядя на собеседника.

Официант поставил перед ними две чашечки кофе с коньяком.

— Двух, двух, Алексей Максимович! — Красин с удовольствием сделал глоток. — Во-первых, мне надо в Москве устроиться, да и вам тоже, кстати сказать, пора уж насовсем перебраться. А, во-вторых, денежные вопросы порешать. Попросите-ка Марию Федоровну свести меня с господином Морозовым поближе, сделайте одолжение! Он ведь при Марии Федоровне «chevalier sans peur et sans reproche», этакий русский «рыцарь без страха и упрека». А у «рыцаря» есть крупная мануфактура, а я, все-таки, инженер по образованию. Попробую и там двух зайцев поймать…

Темнеющее небо, пересеченное яркой оранжевой полосой, было похоже на гигантский холст, на котором невидимый художник решил написать картину, но, взмахнув разок кистью, передумал. Деревья, укутанные первым пушистым снегом, безмятежно спали, дожидаясь весны. Багряные грозди рябины еще напоминали о том, что когда-то было лето. Юркая желтогрудая синичка села на отлив окна и постучала клювом, сначала о деревянное дно пустой кормушки, а затем в стекло, напоминая, что еда закончилась. Савва достал из ящика стола банку с крышкой из розового стекла, отсыпал немного семечек в ладонь и, осторожно приоткрыв окно, высыпал в кормушку. Синичка весело принялась за работу. Следом прилетели другие.

— Любишь птиц? — пробасил Горький, который, полулежа на кожаном диване, лениво наблюдал за Саввой. — И я, страсть, как люблю. У меня в Нижнем птиц много. Все — красивые, разные. В клетках держу…

— Зачем в клетках? Ты Алеш, изверг какой-то! Птицы, они, как люди, волю любят.

— Любят, да не все. Множество таких людишек в России есть, которые волю на спокойную жизнь с сытной едой и винцом, не глядя, променяют.

— Ну, чтобы это понять, их всех сначала досыта кормить и поить не один год надо, а уж потом выяснится, кто по природе ленив, а кто без воли и дела жить не может. — Морозов подошел к письменному столу и, взяв книгу, лежащую поверх бумаг, показал Горькому. — Гляди, Алеш, что я купил.

— Что за книга? — Горький приподнялся. — А… «Фома Гордеев», — снова откинулся на подушку.

— Ну да. Ты ведь жадный, не подаришь! — засмеялся Савва.

— Не люблю я эту вещь. Не вышла она у меня. И критики заклевали от души. Чехов ругался: «Все однотонно, как диссертация».

— Однотонно — это да-а! — согласно закивал Савва. — У Антона Павловича все значительно живее. Читаешь — и, право, жить хочется!

Горький хмыкнул.

— Впрочем, критики, на то они и критики, чтобы клевать, — продолжил Морозов. — В этом — их работа, призвание и удовольствие.

Он открыл книгу и прочитал вслух: «Жалеть людей надо… это ты хорошо делаешь!» Слушай, Алеша, все ты о жалости пишешь… Недолюбили тебя что ли в детстве?

— Да ты, Савва Тимофеевич, дальше читай, чего остановился? — Горький прикрыл глаза.

Савва присел на край стола и продолжил: «…Только — нужно с разумом жалеть…»

Горький многозначительно поднял указательный палец.

— «Сначала посмотри на человека, узнай, какой в нем толк, какая от него может быть польза…»