Еще раз перечитала предназначенные ей строки, будто желая убедиться, что все — наяву и, подняв глаза в поисках Алеши, заметила коренастую фигуру Морозова, который пробирался к ней сквозь кружащиеся в танце пары. Помахав Савве рукой, она тронула за рукав стоящего рядом мужчину:

— Тихоныч, спрячьте это пока у себя… Мне некуда положить!

— Мария Федоровна, что это с вами? Светитесь так, будто вам обещали главную роль в той пьесе, о которой вы и мечтать-то не смели.

Она с загадочной улыбкой отвела глаза.

— А это что, позвольте поинтересоваться? Не та ли самая пьеса? — неожиданно протянул он руку и решительно забрал рукопись у продолжавшего стоять рядом Тихоныча.

— Поэма «Человек», — прочитал он название на титульном листе и, быстро пролистав рукопись до конца, уткнулся взглядом в последнюю страницу:

«Кладу эту вещь к Вашим ногам. Каждая строка ее — кусочек моего сердца… — У него перехватило дыхание. — Крепкое оно было, сердчишко, а сейчас Вы можете приказать вырезать из него каблучки к туфелькам своим — и я только был бы счастлив этим».

Огни стали ярче…Музыка — громче… Все закружилось вокруг. На мгновение показалось, что пол, раскачиваясь, уходит из-под ног, словно стоит он на палубе корабля, который уносит его — в несчастье…

— Та-ак-с… Та-ак-с… Новогодний подарок… Влюбились? — с трудом выговорил он, возвращая рукопись поспешившему ретироваться Тихонычу, вынул из кармана брюк портсигар, достал папиросу, прикурил не с того конца, смял и отбросил.

Андреева молча смотрела на подрагивающие пальцы Саввы.

«Как же все-таки приятно — быть красивой женщиной, — подумала она, увидев, как вдруг, в мгновение ока, сломался этот, казалось бы крепкий и сильный человек. — Той, перед которой преклоняются, чьи желания исполнять — счастье. Богиней… Труднее всего — держать дистанцию. Потому что, хоть раз позволив приблизиться к себе слишком близко, всегда рискуешь дать обнаружить, что ты — и не богиня вовсе… То есть как это — не богиня?» — удивилась она собственной мысли.

Музыка загремела громче, повелевая всем быть счастливыми.

— Сейчас начнется капустник! Идемте же, Савва Тимофеевич! — встрепенулась она и, подхватив оцепеневшего Савву под руку, потащила в зал, где уже начали разыгрывать сцены французской борьбы.

«Дядя Ваня», арбитр в поддевке и картузе, которого играл с аппетитом лузгающий семечки Москвин, был неподражаем. Публика хохотала до упаду.

Савва ничего не видел и не слышал. Незаметно отойдя от Марии Федоровны, медленно, держась рукой за перила, стал спускаться по ступеням к выходу. Сзади раздался взрыв смеха. Савва зажал уши ладонями. Но смех почему-то стал еще громче. Оказавшись в фойе, обессилено опустился на стул, так кстати оказавшийся в углу. Достал папиросу…

Он всегда старался гнать от себя мысль, а любила ли его Маша? Надеялся, что истинная любовь рождает любовь ответную. Но Маша… она… была для него доступна и недоступна…Между ними всегда существовала тонкая, как лезвие бритвы, грань: «Это было. И это- возможно снова». И он каждый раз мучительно ждал какого-то знака с ее стороны — особенного взгляда, слова, жеста. Ждал, потому что не считал себя вправе самому делать шаг, боясь своей бестактностью оскорбить, ее, особенно после того, как в их отношениях появились деньги… Но таких женщин, как его богиня, купить нельзя. Они дарят себя сами, когда пожелают. И ему оставалось только служить ей. И- ждать. Взяв на себя роль покровителя, он попал в капкан собственной порядочности. Савва вдруг понял, что даже теперь не сможет отойти в сторону. Без его поддержки Маше будет трудно. И потом, уйти сейчас — значит признать, что все, что он делал, было только ради надежды на близость. Нет, нет! Это не так. Все было во имя его Любви. А она ведь осталась. Никуда не ушла…

Савва поднял голову и заметил поодаль сутуловатую фигуру Алексея, который, пряча папиросу в кулак, курил в уголке. Сдавило голову. Что за пытка такая? Он осторожно поднялся и, впервые в жизни стараясь стать незаметным, вышел из театра.

«Может еще ничего не сложится? — мелькнуло в голове. — Ведь у Алеши — жена, дети. Да и Маша, сколько раз уж пыталась уехать от бывшего мужа, да все что-то мешало. Может, все еще обойдется?»

Савва натер мелом кончик кия и склонился над бильярдным столом, примериваясь к удару. Глаза пощипывало. Наверное, от очередной бессонной ночи. Губы пересохли, во рту был неприятный горьковатый привкус от бесчисленного количества выкуренных папирос. В бильярдной было необычно жарко. На лбу у него выступили капельки пота. Ударил по битку, который, почему-то беззвучно толкнув другой шар, направил его в лузу.

«Странно. Куда-то ушли звуки…»

Распрямился и недоуменно посмотрел на Горького, который, стоя напротив, с другой стороны стола, беззвучно, как рыба, приоткрывал рот.

«Странно. Куда-то ушли слова…»

Снова посмотрел на Горького. Тот опять задвигал губами и, кажется, о чем-то спросил с улыбкой.

«О чем…?»

Савва никак не мог взять в толк, почему вокруг стало так тихо? Такая звенящая в ушах тишина…

Обошел вокруг стола, выбирая позицию. Заметил, что Алексей удивленно смотрит на него.