Андреева недоуменно вскинула глаза, но уточнять не стала.

— Савва Тимофеевич, милый, не обижайтесь — заторопилась она, — я вас провожу, если позволите. Желябужский вернулся, а я с ним поговорить хотела. Не могу я больше с бывшим мужем под одной крышей. Сил моих нет. Дети пока у сестры — Кати, а я… — махнула она рукой. — Право, не обижайтесь. Так все в моей жизни нескладно, так запутанно… Вроде мать — и не мать, вроде жена — и не жена, вроде великая актриса — и, в то же время… — не закончила она фразу.

Савва собрался было возразить, но Андреева приложила палец к губам.

— Т-сс! Все — потом, Савва Тимофеевич. Потом…

Морозов вышел из подъезда и, пройдя пару шагов, едва не упал, поскользнувшись на обледенелой брусчатке.

— Осторожнее, барин! — бросив метлу, подскочил к нему дворник и поддержал под локоть. — Так ведь и шею себе сломать немудрено.

— Сами себе шеи только дураки ломают, — буркнул Савва и, покопавшись в кармане, сунул ему гривенник.

— На льду, бывает, и умные ломают, — благодарно поклонился ему дворник. — А береженого, барин, Бог бережет…

— Интересно ты рассказываешь, — Горький расстегнул верхнюю пуговицу косоворотки. — Люблю тебя слушать, — он приподнялся с кресла и отодвинул его подальше от камина, в который Савва подбросил несколько поленьев.

— Зажарился? — Савва взял кочергу и поправил поленья. — А ты в окно-то глянь, сразу охладишься. Может, по снежочку побегать желаешь?

— Не в бане же паримся, чтоб остужаться. Продолжай лучше, про Берлин.

— Что ж еще про Берлин?

— Ты говорил немцы обязательные, аккуратные, с дисциплиной. А чем они еще, по-твоему, на нашенских не похожи?

— Чем не похожи, спрашиваешь? — Савва задумался. — Подозрительностью. Смотрят на тебя, кажется — приветливые, а в глазах недоверие, вроде как ожидание пакости. Они и друг на дружку так смотрят. Все про соседей знают, и коли что не так, против установленного порядка, не стесняются донести. Прямо как наши дворники.

— Дворники для того и поставлены, чтобы порядок был во всем. Они ж глаза и уши полиции в каждом дворе, где имеются, — изобразил Горький строгость на лице. — Где имеются — там и порядок!

— Так у нас беспорядок, думаешь, от недостатка дворников? — рассмеялся Савва. — Не-ет, Алеша. Кабы так просто. У нас в России беспорядок знаешь отчего? От простора! Одно дело комнатушку промести, а другое — в чистом поле метлой махать. Пыль в одном месте поднимаешь, а она в другом оседает. А ты чего коньяк-то не пьешь? Старинный, поболее ста лет ему. Таким тебя мало где угостят. В руке бокал нагрей и понюхай аромат. Чем, по-твоему, пахнет?

Горький поднес бокал к носу и принюхался:

— Если из слов твоих исходить, что Германия пивом пахнет, то коньяк — Францией, — пригубил он напиток.

— Ты не глотай его, Алеша. Во рту подержи. Коньяк временем пахнет. Чем дольше выдержка, тем гуще аромат истории. Представь только, что напиток этот, который ты сейчас пьешь, во времена Наполеона Бонапарта, Александра Первого и еще при жизни Пушкина произведен! А от густоты аромата и сам коньяк словно гуще становится.

Савва закинул руки за голову и откинулся на спинку кресла, наслаждаясь мягким теплом горящих дров и неспешной беседой с Алешей, дружбой с которым, казалось, был награжден судьбой. Он никогда не позволял себе близко сходиться с людьми. Есть дело — с партнерами и конкурентами вокруг, есть семья и дети рядом, для которых ты защита и опора, есть морозовский клан, известный всей России, внутри которого ты лишь часть, хоть и важная, но которая себе не принадлежит. Есть Маша… А теперь есть вот этот высокий, неуклюжий, грубоватый, но безмерно талантливый Алеша — друг, который не предаст и не продаст, потому что, «гений и злодейство — вещи несовместные», — вспомнил он пушкинские строки.

— Как ты думаешь, Алеша, гениальный человек, совершив злодейство, может оставаться гением?

Горький закашлялся и пробасил:

— Думаю я Савва, что гением он все же останется. Только на службе у другого господина.

— Чтобы дьяволу служить — надо душу ему отдать. А куда человеку без души? — задумчиво проговорил Морозов.

— Но талант же у него останется, — засмеялся Горький, но, заметив удивление на лице Морозова, спрятал улыбку. — Одной душою, хоть и бессмертной, Саввушка, сыт не будешь, а талант как-никак кормит.