Пудов Валерий Иванович
Шрифт:
«Аврал! Драма — не пьянка. Хрясь — и нить оборвалась. Фюить! Алкаш подкачал. Без кошелька. Хоронить монеты нету. Пока. Недосуг. Ваш друг.»
Наследники — вскачь, за передники и — в плач. Заказали портрет и букет. Собрали от тоски на венки и ленты. Послали аккредитив. Ждали момента.
Но узнали по радио: жив. Ссадина! И — обругали:
— Рвач! Гадина!
Проверяли в зыбкой надежде:
— Ошибка? Едва ли.
— Прежде или теперь?
Из-за неточной почты не желали потерь.
И вот следом — письмо:
«Пообедал. Любим. От забот отдыхаю. Весной — красным-красно. Люди — перегной и дым. Но одна — нежна. Хата — с краю. Опять нужна доплата. Ерунда. Будем помирать — тогда и горевать».
Подсчитали сроки строже — и не рады: телеграмму и драму отправляли позже. От мороки зашептали по углам:
— Правды — ни там, ни там.
— По миру нам, бедноте, без пути пройти присудят в награду за килограмм усилий.
— Померли те люди, что правду любили!
Затем — еще одно письмо:
«Всем, всем, всем. Люблю горячо. Загораю у огня. Ай-лю-лю бедламу. Разъясняю телеграмму. С краю немножко — оплошка. Хоронить не меня, а монету. А нету — кошелька. А нить — от трусов. Коротка была. Хвала, здоров.»
Закричали:
— Здрасьте! Вот-те раз! А вздыхали о живоглоте!
— Без морали дикобраз!
И от счастья отозвали заказ на букет, портрет и раму.
И вдруг — телеграмма:
«Проклятый головорез исчез без оплаты услуг. Обратиться в больницу. Друг.»
А за ней — иная, переводная, доплатная, из-за границы, но страшней:
«Погиб героем, без боя, в походе, от своего. Ушиб или в роде того. Без валюты — круто».
А прямо за той, ужасной, очередная:
«Одна телеграмма вручена не туда».
А какая, не ясно.
Беда!
А куда она адресована? Кому уготована? И почему возвращена?
Из пыли стена!
— Ну и ну! Происки! — завыли на луну — все.
И засудачили о незадаче, о себе и о судьбе покойника.
И — ну крутиться, как спицы в колесе!
И — ну на поиски полковника!
II. ЖИВОЙ, ДА НЕ СВОЙ
Искать труп — не суп хлебать: невпроворот кладь.
Мертвый предмет мордой привет не передает — гордый!
А вот живое хватать — что мочало мять: на такое никто — не твердый!
И оттого сначала предположили, что пропавший — удал и в силе, здоров, но удрал подальше от врагов.
И опросили — его друзей.
Но получили от них — рой дурных вестей.
Один пробурчал, что кретин не умрет без прикола.
Другой протрубил, что тот дебил полон идей и если пропадет, то из мести уведет за собой города и села.
Третий заметил, что сущий урод — всегда веселый, но идущий по следам мед не пьет, а везет по усам.
Четвертый изрек, что мертвый он будет опасней живого, но срок не истек и люди должны не пугать власть басней о нем, а любого, кто в пальто под стать и в масть лицом, сажать без вины в дурдом.
— Но у подлеца, — предупредил он, — ни рыла не видать, ни лица!
И больше, кроме: «И в дурдоме не трожь его!» — не узнали от приятелей ничего хорошего.
Затосковали искатели горше страшного, издали смех невпопад и стали опрашивать всех подряд.
Тайком, в темноте, обошли врагов.
Те прямиком сказали, что охломон — жив:
— А сбежал генерал от долгов и чужих жен. Из-под земли бы достали, но — вооружен. Нищий — очень, а тыщами ворочает. Вам — едва ли найти. Нам — не по пути!
Втихую, как в плохую кастрюлю, заглянули к Трупу на работу.
Там затянули скупо, не в охоту:
— Чубатый — беда бюрократа. Ходит сюда вроде по субботам, за зарплатой. А сейчас — среда: рано. Вначале и увольняли, да профсоюз твердолобый спас хулигана. А чтобы хам сам с нас груз снял, шанс — мал!
По секрету нашептали, что бездельник пустил в распыл смету на ракету без винта, но не внедрил ни гайки, ни болта. Изобретал зато и без денег, но хуже не слыхали: то металл для пайки аномалий, то веник для водородных деталей, то посуду для голодных, то чудо-мужа для бесплодных гениталий: