Пудов Валерий Иванович
Шрифт:
И таких самозванцев развелось, как городских собак и голодранцев, которым натощак обещали кость.
И от тоски двойники желали и медали, и коня, и с конем — прыть. И с задором верещали:
— Живьем меня не зарыть! И огнем не спалить!
И воочию развивали волчью сыть.
Чаще других выступали тишайшие с виду, но неряшливые и мычавшие, что сохраняли в груди незряшную обиду.
Среди них бывали и непризнанные таланты, и замызганные коммерсанты, и отважные лейтенанты, и продажные депутаты: осознавали, что небогаты, не попадали в золотую струю и — излагали по чутью чужую повесть, кивали на державу и претендовали на доплаты, но не по праву и не за совесть, а на халяву.
С воем присвоить на славу имя, без забот пристроить рыло в газету — вот что руководило ими: на то и это!
Ходила и другая разгадка самозванства: не простая, но бередила пространство — с постоянством.
Словно сам Труп любовно собрал своих в клуб: образовал по углам артели для беспорядка и драм.
И цели — приспели: не от того, что ропщет или псих, а якобы возмечтал, чтобы воспели его особу как всеобщий и одинаковый идеал!
Или впал в неуместную диверсию за лестную пенсию!
И урок, получалось, жесток: искать живого — опять подбивать любого не на жалость, а на агрессию!
Так ли, сяк ли, а родные и иные искатели не обмякли и не взвыли сгоряча на боль от неприятеля, а соорудили сообща совет и решили:
— Чтобы иссякли в силе пробы на роль живого беглеца, нет другого пути, как найти и принести на свет потайного мертвеца.
Приложили печать и постановили: искать до конца!
И вдруг — эпизод: навстречу идет.
Тот!
Берет за плечи, как коня за круп, и на испуг:
— Я — Труп!
Ему:
— Ерунда. Докажите.
А он:
— Ни к чему. Умерщвлен.
— А почему говорите?
— Я — вода в сите. Вытекаю.
— А поймаем? Чревато!
— Моя хата — с краю.
— Где? Покажите.
Отвел носок и изрек вбок урок:
— Везде и нигде. Не ищите у дыр пол, у начал запал, а у пчел — пуп. Познал мир — нашел труп, нашел труп — исчерпал мир. Тайна — случайна и не нужна, а разгадка важна для порядка, но секрет — рассвет, а расчет — убьет.
Помолчали.
Покивали:
— Плетет!
— Не тот!
Невзначай пробормотали:
— Каково? Чай, за воротник заливали?
Не сказал.
На груди у него сверкали медали.
— У менял достал? Али украл? Почитай, генерал!
И на это ответа не дал: изображал, что — крут.
И тотчас — прогнали:
— Ну иди, плут. Ступай на авось. Развелось вас тут!
А исчез — разобрали по косточкам:
— Загадки его — для разрядки: ничего не дают. Головорез с тросточкой! Услыхал про вклад и рад. Из прилипал. Раскатал губу на сад, как ворона на дубу — на сыр. Ни поклона, ни закона. Напал и на мир! Зверь на пути граждан! Кочет! И глазищи — разбойника!
И снова признали, что живого теперь не найти:
— Каждый гад захочет наград! Ложь — экономика!
— Ну что ж, поищем — покойника!
III. ПРИЧИНЫ МЕРТВЕЧИНЫ
В начале охоты за мертвым созвали планерку и от корки до корки разобрали типичное устройство неотступной смерти и хищные свойства трупной круговерти.
Обсуждали за бутылкой вина, и потому — до дна.
А ко всему — и пылко, и дотошно.
Да и суматошно.
И сразу, без подсказок, по первому слову, взяли за верную основу, что смерть по красоте — невеста в фате, но смурнее на личину. Имеет и место, и причину, но — не твердь, а реет, как жердь, над теми, кто живы. То в темя огреет, то игриво засеет семя, то раздобреет и перемелет жилы.
Пугливым о ней и читать неприятно, как сметливым — плевать без затей, а брезгливым — утирать неопрятных плаксивых детей.
Но она — не жена: при обмане — не прогнать.
И не мать: обратно не станет пускать.
Своя не известна очно, но точно — интересна: как тайна бытия, необычайно прелестна.
Чужая — неприглядна и заурядно легковесна: докучает — досадно, а не угрожает — и ладно.
Свою смерть не узреть и в бою — не почесть и награда.
А чужую встреть не вслепую: и не хочешь, а надо.
Потому что свой труп — вечный невидимка, хоть и спешит на вид, как встречный.
А чужой лежит послушно, как дуб засечный, и плоть не замельтешит в ужимках — не дымка.
А не плачет и в дым не утек — значит, за ним должок!