Пудов Валерий Иванович
Шрифт:
— Отшельник, а пропал — от прыти! Ждите событий!
Побывали и у полковничьей крали.
Состояла веселой горничной при генерале и изображала игрунью: встречала с голой грудью без размеров, а под одеялом скрывала от мух двух младших офицеров, уплетавших глазунью.
Но кавалеров называла сволочью и пробой материала:
— Нахватала чудил в суете, а оба — не те!
И с горечью кивала соском на подоконник:
— А полковник — изменил. Прокатил с ветерком без коляски. Погубил свою мамзелю. С неделю даю без ласки!
Рассуждала — давала совет:
— Ловкий шулер — для страховки умер. Кидала! В кювет! От своего и подлог — вдвойне: лег на дно, а по губе — мне! Возьмите его за китель, нет, за хребет, а заодно скажите: жду. Себе на беду. Хмурая, как купюра. Дура я дура!
После крали гости посещали многих: обивали пороги у знакомых и свойственников, у законных родственников и пугливых свидетелей, у говорливых радетелей беглецам и очевидцев интриг, которые в разговоры не вступали, а представляли в лицах: «Вам — фиг!»
И вскоре осознали, что заплывали из моря в лужу: что живой Труп, как гнилой дуб, никому не нужен, что ему и враг, и подхалим — что пятна чужой плоти и кожи, а им в охоте на бродяг бесплатно — никто не поможет.
И тогда передали в эфире и шире, что потеряли без следа чубатого молодца, творца и любимца женщин, и не проходимца из деревенщин, а бойца, проповедника и богатого наследника — не меньше.
И обещан, мол, за находку и стол с хлебосолием, и сад орхидей, и, более того, вклад на разработку его идей.
Призыв — не допрос: красив и богат!
И принес результат: Трупом назвались лучшие люди, видные и не пьющие.
Однако зависть — орудие, присущее глупым зевакам — исказила правосудие до обидного брака.
Голодный ученый принародно, для всего света, провозгласил, что Труп — это он, что не туп и наделен даром, а для старых и облеченных его любовью изобрел эликсир здоровья.
А на раздольный хлебосольный стол и бровью не повел.
Но при вручении направления на работу заглотнул орхидеи и вместо известной идеи изрыгнул на стол рвоту.
Получилось, что едва неуклюжий нахал прибрал к рукам права на особое пособие, тут же доказал, что сам — обреченный на хилость ублюдок, а изобретенный настой — пустой предрассудок.
Ради морали невежде в награде отказали:
— Прежде, — втолковали, — лечи свой желудок, а диплом во врачи и ключи от хором получи потом!
Молодой политик признал на демонстрации, что — не юнец, а Труп, отец и пуп нации. И не меньше.
Заверял вдогонку, что — не больной паралитик, а любимец женщин.
И каждую мать своего ребенка призывал, как отважную женку, голосовать за него, а не его противника — циника и подонка.
Обещал за успех гостинец для всех: материал на пеленки и сад.
Но сыграл — невпопад.
Бывшие крали Трупа собрали группу избирателей, поймали говорившего как предателя и клопа и — разодрали на нем одежду до пупа и ниже, а между тем кричали:
— И стати оторвем, и совсем забьем!
— Хватит брюхатить! Кот бесстыжий!
Но раздев пылко, отступали с ухмылкой:
— Не тот!
— Не на дев женилка!
— Не любимец, а проходимец!
— Не кот, а пес!
И хохотали — до слез.
А прогнали — не отдали ни трусов, ни голосов.
Ветеран без мундира доложил не тая:
— Полковник — я. И громила, и любовник, и задира. Сила — моя. А угодил в тыл — от ран, из-за командира.
Предупредил, что суров и зол, раскрыл вещмешок, предъявил наган и попросил кров и стол.
За столом заговорил о привале, схватил котелок и уполовник, но зацепил крючком шиповник в бокале, уронил горшок с борщом на сапоги и обварил кипятком мысок ноги.
Подбежали к нему со сноровкой, сняли сапог, бахрому, носок — и прочитали татуировку:
«Бьют — беги, командиру — клистир, миру — мир».
На ожог наложили компресс и жгут, но интерес к верзиле сменили на слова для простофили:
— Приютили артиста — оголили пацифиста. Катись ты!
И от свиста из нагана ветерана засеменили два таракана.
Подшутили и над ними, игрулями с шальными пулями:
— Кино!
— Аврал!
— Давно не стрелял!