И он зашел за решетку. У меня были, конечно, большие глаза. Одна третья комнаты отгорожена этой сеткой. Он в дверь зашел, дверь закрыли, и там маленькое окошечко. И я стою, и его лицо в клеточку, как в зоопарке: ходит животное по клетке — так и у нас.

Я бы начала возмущаться дальше (я же не знала тогда всех «прелестей» дела Ходорковского), но Михаил Борисович попросил: «Не надо этого делать, мне очень важно с вами пообщаться». И сказал, что адвокаты и родственники не знают, где он находится, номеров телефонов у него нет — все отобрали при доставке.

Я выяснила у него, что могла, и он попросил позвонить адвокату Падве и сообщить, где он находится.

Я говорю: «Михаил Борисович, вы знаете, я каждый вечер с Падвой не общаюсь».

«А у меня нет его телефона».

«Я вас поняла, и конечно сделаю все возможное, чтобы найти его телефон».

Мы с ним поговорили. Он сказал: «Я хочу, чтобы здесь вы были моим адвокатом». Я ответила: «Давайте подождем, когда приедут ваши адвокаты, мы между собой обсудим и решим этот вопрос, а пока не будем давать друг другу обещаний».

Вечер я потратила на то, чтобы найти телефон Падвы и соединиться с ним. Ни в одной московской консультации, куда я звонила, не хотели давать его номер, а я уже тогда понимала, что не следует сообщать на всю страну, по какому поводу я звоню. После долгих трудов я все-таки нашла его телефон.

Это было 18 октября 2005 года.

Адвокаты сидели в конторе в Москве и разрабатывали план по поиску Михаила Борисовича.

И тут позвонила я. Они так обрадовались!

— А это распространенная ситуация, когда человека отправляют в колонию, никто ничего не знает, его ищут? Или только с Михаилом Борисовичем так? — спрашиваю я.

— Нет, конечно. Только с Михаилом Борисовичем. Обычно по закону, и вообще это обычная практика, осужденного отправляют в колонию по месту проживания, то есть, где человек зарегистрирован, по месту жительства либо по месту, где вынесен приговор. Обычно последнее. В любом случае, как ни крути, это была бы Московская область либо ближайшие районы.

— Я имею в виду, сообщают ли родственникам о том, куда человека отправили.

— Обязательно сообщают. И родственники, как правило, и знают об этом, и никто из этого тайны не делает, и уже предполагают, что на территории этого субъекта находятся там-то, там-то колонии, и в принципе при обращении в спецчасть никто никому в этих сведениях не отказывает. Это святое. Если родственники указаны, соответственно. А вот уведомление о том, что Михаил Борисович в Краснокаменске, пришло родственникам…

— Недели через две, насколько я помню.

— Нет, гораздо позже. Потому что Михаила Борисовича увезли числа девятого октября, по-моему. А им пришло в двадцатых числах. И то на старый адрес, где никто не ждал этого уведомления и не проверял почту. Его бы конечно нашли адвокаты, но через какой промежуток времени? Они 18-го числа продолжали его искать.

— А вас ему кто-то порекомендовал?

— Теперь я уже знаю, я читала материалы личного дела, когда участвовала в процессе об условно-досрочном освобождении. Он написал заявление лично на меня. Меня ему рекомендовали лица, отбывающие наказание, как человека, который не пойдет на сговор с администрацией, как человека принципиального. Для него это было самое главное. Заявление я видела, оно находится в материалах личного дела.

Прежде московских адвокатов в Краснокаменске появились журналисты. Местное население быстро привыкло к вниманию прессы и не удивлялось. На вопрос журналистов показать дорогу отвечали вопросом же: «К Ходору?». И доброжелательно указывали путь.

Правда, в колонию не пускали, и газетчики удовлетворялись фотографированием стен. Корреспондентам «Коммерсанта» порекомендовали не приближаться к забору ближе, чем на 25 метров, поскольку «это раздражает охрану периметра».

«В принципе, этой дистанции оказалось достаточно, чтобы убедиться — заключенный Ходорковский под надежной охраной, — писала газета. — Сегодня он отгорожен от внешнего мира как минимум пятью заборами: из обычной колючей проволоки, колючей проволоки с острыми режущими кромками и колючей проволоки-путанки. Кроме того, присутствует заграждение из сетки Рабица и железобетонный барьер, по верху которого натянуты провода под напряжением 380 вольт. Между этими конструкциями располагается контрольно-следовая песчаная полоса и бегают кавказские овчарки, будки которых расположены через каждые 50 метров. Разумеется, по углам периметра установлены вышки, на которых сидят вооруженные часовые». [183]

Остальную информацию получили от местных преступных авторитетов. «Все нормально у него, — передавала «братва». — Завтра вроде выходит из карантина в восьмой отряд. На карантине, парни говорят, разговаривал хорошо с людьми, вел себя нормально. Пацаны считают, что человеческое в нем есть». [184]

Как только его определили в отряд, «авторитеты» пришли к нему с чаем и бутербродами. Ходорковский принял их доброжелательно и был рад любому общению после двух лет СИЗО и этапа в спецвагоне, где его везли в полном одиночестве в течение шести суток, не сообщая о пункте назначения. Только на одной из стоянок ему удалось услышать объявление об отправлении поезда «Москва — Чита», и он все понял.

«Косяков» по тюремным понятием за Михаилом Борисовичем не нашлось, а «олигарх» — это не «косяк». И Ходорковский пополнил многочисленную армию «мужиков» — людей, не принадлежащих к преступному миру, попавших в за решетку по большей части случайно и составляющих большинство населения всех колоний России.

В ИК-10 он оказался единственным человеком с высшим образованием и единственным москвичом. Колония полностью ориентирована на местное население: треть обитателей из Краснокаменска, остальные из близлежащих городов и поселков.