— Сестра Садае получила первый Дар, — Яиои объясняет Орито, — в прошлом году.

— Родила в пятый день пятого месяца, — добавляет Садае, — в день Мальчиков.

Дата вызывает у женщин воспоминания о развевающихся флагах в форме карпа и праздничных невинных играх.

— И настоятель Генму, — продолжает Садае, — назвал его Иваи, в честь празднования.

— Семья пивоваров в Такамацу, — говорит Яиои, — по фамилии Такаиши, усыновила его.

Орито скрыта облаком пара.

— Понимаю…

— Саткнитесь, — прерывает их Асагао, — ласкасы фай о сфоем сне, сестла…

— Ну, — продолжает Садае, отскребывая корочку сгоревшого риса, — я удивилась, что Иваи вырос так быстро, и заволновалась, что его накажут, раз он нарушил правило не возвращаться на гору Ширануи. Но… — она смотрит в сторону Молитвенного зала и понижает голос, — …я отодвинула засов внутренних ворот…

— Сасоф, — спрашивает Асагао, — гофолишь, был с тфоей столоны фолот?

— Да, именно. Тогда я не обратила внимания. Значит, ворота открываются…

Яиои нетерпеливо восклицает:

— Что ты увидела, сестра?

— Сухие листья. Нет Дара, нет Иваи, просто сухие листья. И ветер их унес.

— Это, — Кагеро налегает изо всех сил на рычаг прижимной крышки, — плохой знак.

Садае расстроена категоричностью Кагеро.

— Ты так думаешь, сестра?

— Как может превращение твоего Дара в сухие листья быть хорошим знаком?

Яиои размешивает воду в котле.

— Сестра Кагеро, ты огорчаешь Садае.

— Просто говорю правду, — отвечает Кагеро, отжимая белье, — как думаю.

— Мошешь ты скасать, — Асагао спрашивает Садае, — кто был отес Ифаи по холосу?

— Точно, — говорит Яиои. — Твой сон — ниточка к отцу Иваи.

Даже Кагеро становится интересно.

— Какие монахи были твоими Дарителями?

Входит экономка Сацуки с ящиком мыльных орехов.

Яркий закат окрашивает снежные вены Голого пика в кровавую рыбью розовизну, и свет вечерней звезды пронзает глаз, словно игла. Дым и запахи стряпни просачиваются от кухни. За исключением двух поварих, назначенных на неделю, женщины свободны в своих занятиях, пока учитель Сузаку не прибыл к ужину. Орито отправляется на прогулку, раз за разом обходит внутренний двор Дома против часовой стрелки, чтобы отвлечь тело от нарастающей жажды «Утешения». Несколько сестер собралось в Длинном зале, выбеливают друг дружке лица или чернят зубы. Яиои отдыхает в своей келье. Слепая сестра Минори учит Садае играть на кото «Восемь миль горного перехода». Умегае, Хашихиме и Кагеро тоже прогуливаются по внутреннему двору, только по часовой стрелке. Орито обязана останавливаться и пропускать их. В тысячный раз со времени своего похищения ей хочется, чтобы у нее появилась возможность написать письмо. Непроверенные письма во внешний мир, она знает, запрещены, и она скорее сожгла бы все, написанное ею, из страха открыть истинные мысли. «Но кисточка для письма, — думает она, — это отмычка для сознания узника». Настоятельница Изу обещала подарить ей письменный набор после того, как будет подтверждено получение ею первого Дара.

«Как я решусь на такое, — Орито передергивает, — и буду жить после этого?»

Когда она поворачивает у следующего угла, Голый пик уже не розовый, а серый.

Она размышляет о двенадцати женщинах в этом доме, которые это выдержали.

Она думает о предыдущей самой новой сестре, которая повесилась.

— Венера, — однажды сказал Орито ее отец, — движется по часовой стрелке. Все другие планеты, ее братья и сестры, вращаются вокруг Солнца против часовой стрелки…

…но воспоминания об отце улетучиваются под насмешливыми «если».

Умегае, Хашихиме и Кагеро надвигаются шаркающей стеной подбитых кимоно.

«Если бы Эномото никогда не видел меня или не выбрал меня в свою коллекцию…»

Орито слышит доносящиеся с кухни рубящие удары ножей: «чоп — чоп — чоп».

«Если б моя мачеха обладала тем сочувствием, которое когда-то притворно выказывала…»

Орито прижимается к деревянной ширме, чтобы пропустить их.

«Если бы Эномото не гарантировал выплату займов отца ростовщикам…»

— Некоторые из нас очень хорошо воспитаны, — фыркает Кагеро, — и думают, что рис растет на деревьях.

«Если бы Якоб де Зут знал, что я добралась до Сухопутных ворот Дэдзимы в мой последний день…»

Три женщины проходят мимо: залатанные одежды шуршат по деревянным планкам.

Гусиный клин летит в небесах, кричит лесная обезьянка.

«Лучше быть дэдзимской женой, — думает Орито, — под защитой чужеземных денег…»

Горная птица на старой сосне выводит сложные трели.