Шрифт:
Институтский день
За четыре месяца до Рождества я ни разу не была дома. Благодаря размеренному образу жизни, простому столу, достаточному движению, я очень поздоровела. Нас поднимали в восемь часов, полчаса были на мытье и одевание, потом молитва и утренний чай. Молитва в большой зале для всего института сразу, на ней присутствовали обе инспектрисы, а иногда и начальница. Из дортуара в зал и из зала в столовую и вообще всюду, даже в баню, шли парами. Молитва была длинная, читали ее по очереди вслух, и было большим позором не знать ее наизусть.
Утренний завтрак состоял из кружки чая, французской булки, кусочка масла и кусочка сыру или немного рубленой солонины [183] . Кроме того, мы могли брать к завтраку свое масло, хранившееся тут же в специальных шкафах, куда допускались только дежурные, также яйца и печенье. Никаких колбасных изделий и сыров приносить не разрешалось из чрезмерной заботливости о нашем здоровье.
После чая все расходились по классам и начинались уроки. Чаще всего первым уроком был Закон Божий. Батюшка, полуседой любопытный старичок, очень снисходительно ставил отметки. У меня, несмотря на то, что я уроков никогда не учила, по Закону Божьему было круглое 12 [184] . Если боялись отвечать, ставили на подоконник какую-нибудь игрушку, батюшка заинтересовывался, и за его расспросами проходило некоторое время. Во время урока полагалось держать на столе книги, относящиеся только к данному предмету, но мы умудрялись во время уроков даже читать [185] , сбивать масло, делать маникюр и вышивать, каждая по своей склонности. Единственный раз я попалась в чтении: на уроке арифметики, которую терпеть не могла, у меня отняли книгу Метерлинка. Хорошо еще, что это, потому что могла им попасться и «Афродита» Пьера Луи, или «Chansons de Bilitis» [186] . После уроков был завтрак из двух блюд, потом прогулка. Прогулка по институтскому саду парами, старшие по одному кругу, младшие по другому. Осенью и зимой по всем дорожкам были проложены деревянные мостки.
183
Утренний чай начинался в 8 ч после подъема, туалета и молитвы. В связи с институтскими завтраками А.А. Смольевский вспоминал такой случай. Однажды одноклассница О. Ваксель Е.В. Масловская, навестившая его с женой в квартире на пр. Науки (см.: «От комментатора»), заметила: «По дороге к вам, я проезжала на трамвае мимо фермы Бенуа, оттуда в наш институт каждый день привозили в бутылочках кефир к завтраку…» (коммент. А.С.). Ферма Бенуа — Лесная ферма архитектора Ю.Ю. Бенуа (1890-е годы, пр. Бенуа, ныне Тихорецкии пр., 9).
184
Занятия проходили с 9 ч до 11 ч 30 мин и с 14 ч до 15 ч 30 мин, подготовление уроков, занятия танцами и пением длились с 18 ч до ужина (20 ч). Законоучитель протоиерей Василий Михайлович Темномеров. По принятой в гимназиях и училищах 12-балльной системе оценок 12-й балл был высшим. «Лютик хорошо училась, — вспоминала Е.В. Масловская. — Помню, когда она отвечала урок, говорила медленно и уверенно. Была талантлива, писала стихи» (Готхард H.Л. Об Ольге Ваксель // Лит. учеба. 1991. Kн.1.C. 169).
185
Начитанность О. Ваксель отмечали многие из ее современников. А.А. Смольевский, в частности, приводил мнение брата O. Мандельштама (см. примеч. 194): «Она была очень начитана (недаром Евг[ений] Эм[ильевич] Мандельштам писал, что Лютик в 12 лет была развита не по возрасту)… <…>…Была развитее своих сверстниц по Екатерининскому институту» и что она «заказывала много серьезных книг. Институтки в то время увлекались чтением Чарской», против чего возражала Ю.Ф. Львова (коммент. А. С.). Чарская (наст, фамилия Чурилова) Лидия Алексеевна (1875–1937) — актриса Александринского театра, писатель. Первая книга «Записки институтки» (1902) стала, как принято говорить, бестселлером. Автор многочисленных и популярных
романов, повестей и рассказов для юношества. Ее книги — «Княжна Джаваха», «Люда Власовская», «Ради семьи», «Газават» и другие рекомендовались Министерством народного образования для библиотек школ и гимназий. Чарская отразила вкусы массового читателя 1900-х годов. Б.С. Житков в письмах 1920-х годов отозвался о ее творчестве: «Дрянь книги, но если девчонки до сих пор над ними плачут — значит нужны» (Сто поэтесс Серебряного века: Антология. СПб., 1996. С. 272).
186
Метерлинк Морис (1862–1949) — франко-бельгийский писатель, символист; драматург, лауреат Нобелевской премии (1911). Пьер Луис (1870–1925) — французский писатель, поэт и драматург. Сборник стихотворений в прозе «Песни Билитис» (1894) и роман «Афродита» — наиболее известные его произведения, возбудившие интерес к «прекрасному бесстыдству античной культуры» (А.Н. Бенуа). Современники осуждали произведения поэта как безнравственные.
Мы надевали суконные в талью жакетки с воротниками из «фо-барашка», шапочки пирожком и резиновые ботики с ушками. Иногда полагалась муфта, на шнурке. Многие уклонялись от прогулки под разными предлогами, для того, чтобы не топтаться на пятачке, прибегали к разным хитростям. Иногда я тоже поддавалась искушению почитать или порисовать в свободное время. Большинство из негуляющих собирались в зале, где можно было бегать, играть на рояле [187] , прогуливаться или читать или вышивать. Здесь собиралась младшая половина института. Это был летучий клуб — беспокойный, любящий посплетничать и придумать сообща большую шалость.
187
Среди многих талантов, унаследованных О. Ваксель, был и музыкальный, о котором она в своих воспоминаниях умалчивает. «…В детстве Лютик училась игре на скрипке у Вальтера, автора начальной школы скрипичной игры “Первая позиция”». «Мама ничего не говорит об уроках игры на скрипке у Вальтера, о том, как и у кого она училась игре на фортепиано. Во времена моего детства у нее уже не было своей скрипки; я помню, как она раскрывала футляр скрипки Бурчика (Б.М. Энкина. — Е.Ч. см. примеч. 335)…На бабушкином рояле она быстро подбирала очень грамотный, как я могу теперь судить, аккомпанемент к песенкам легкого жанра, играла танцы. «…Я несколько раз слышал, как мама играла по слуху на рояле. Репертуар был далеко не классический, а довольно легковесный, вроде фокстрота “Шума полны бульвары, ходят, смеются пары…”; она напевала песенки… вальс-бостон “Рамона”; пела частушки… Помню, что она недурно свистела неаполитанские песни, чаще всего “О, Sole mio”» (коммент. А. С.). Вальтер Виктор Григорьевич (1865–1935) — скрипач, музыкальный критик, концертмейстер оркестра Мариинского театра (с 1890). Участник квартета (первая скрипка) «Русских камерных вечеров» в Петербурге. С 1925 г. жил в Париже.
После большой перемены были опять уроки до обеда. На обед нам давали три блюда, причем следили, чтобы все всё ели, после обеда можно было есть свои фрукты и конфеты. Потом был свободный час в классе или в зале, после которого до самого сна нужно было готовить уроки. Классные дамы, немецкие и французские [188] , дежурили через день, весь класс делился на два лагеря — приверженцев той или другой. Я предпочитала немецкую из многих соображений. Во-первых, она была молода, умна, изящна, во-вторых, относилась к нам очень сердечно, помогала готовить уроки и разбираться во многих вопросах, и, наконец, она была единственным человеком в институте, связывавшим нас с действительностью: она читала нам газеты и рассказывала случаи из жизни, не слишком тенденциозные, но поучительные. С ней можно было говорить о чем угодно — казалось, она все понимала и все знала. У нее было забавное прозвище — «Фикса», потому что в первые дни своего появления она часто говорила: Fix, fix, Kinder [189] !
188
Преподавателем немецкою языка и литературы Екатерининского училища в 1916 г. была Эмма Карловна Волленберг, французского языка и литературы — А.М. Ронжье, Шарлота-Луиза Фребелиус и Мария Антуан[етта или Антуановна] Демаре.
189
«Живо, живо, дети!» (нем.).
Французская «классидра» была ей полной противоположностью: ограниченная, трусливая, занятая личными делами, рассеянная и неряшливая. Первое время, когда меня, как новенькую, «изводили» (дразнили, приставали), я часто плакала по вечерам в постели. «Фикса» подходила ко мне, утешала и советовала грубоватым тоном: «Брось, Ваксель, не стоит». Я соглашалась, что действительно, не стоит, и успокаивалась. Иногда при ночнике, когда не могла долго заснуть, следила, как отваливаются одна за другой ленты-косоплетки, разглаженные мокрыми за горячей голландской печкой.
В другие вечера, когда мне хотелось спать, это часто не удавалось, потому что девочки устраивали импровизированные ужины, брали тайком от вечернего чая с собой все, что можно: булки с выщипанной серединой, замененной вареньем, печенье, конфеты, фрукты — одним словом, все, что удавалось захватить. Есть никому не хотелось, но потому, что так трудно было пронести все это, все ели и хвастались. В карманах не полагалось носить ничего, кроме носового платка, но, конечно, это правило не соблюдалось. В кармане институтки можно было найти множество характернейших вещей: обязательно зеркальце, хотя бы вершок длиной, потом пилку для ногтей, ножницы, обрывки вчерашней «шпаргалки» (fukelappa) [190] , кусочек завалявшегося шоколада и так далее в том же духе.
190
Fuskelappen — пользоваться шпаргалкой (норвеж.). Такое и подобные ему пояснения не оставляют сомнений, что эти фрагменты были написаны при участии иностранца.
Если за ужином «классюха» замечала, что девочки прячут по карманам — производился поголовный обыск. Кто успевал выбросить или спрятать свои сокровища, тот оставался безнаказанным, остальные, попавшиеся с поличным, оставлялись без приема, что было самым жестоким наказанием. Знать, что к тебе пришла мама или братья и что их не пускают, было ужасно. Со мной такая история произошла только один раз после того, как во время вечерней молитвы из моего кармана выкатилась булка с вареньем. Присутствовавшая инспектриса накричала на меня, а заодно и на весь класс, не преминув упомянуть об отцах на фронте. Это было подло с ее стороны, потому что у них, девочек, были отцы на фронте, а у некоторых они там погибли. При этих ее словах в классе начинался почти поголовный рев, сказав еще несколько слов уже в примирительном тоне, инспектриса удалялась, довольная произведенным эффектом. Мы ее ненавидели и боялись: «Осторожно, Елешка идет», — шепот, предшествовавший ее появлению [191] .
191
Начальница Екатерининского училища — Елена Михайловна Ершова. Классными дамами были: Елизавета Платоновна фон Баумгартен, Лидия Федоровна Берг, Агнеса Фридриховна фон Буш, Ольга Юльевна Елец. Инспектрисы — Любовь Петровна Пец и баронесса Елена Николаевна фон Герздорф, которую видимо, и называли Елешкой.
Прием родных бывал два раза в неделю — в воскресенье днем и в четверг вечером. Воскресное утро казалось особенно длинным: занятий не было, зато была церковная служба, обязательная для всех. Она казалась еще длиннее оттого, что стоять надо было совершенно неподвижно, в абсолютном молчании и своевременно [вставать] на колени. Иногда, если наш класс ставили на хорах, бывало легче, потому что оттуда были видны спины всех остальных, находившихся внизу. Каждый раз несколько девочек падало в обморок, были такие упорные, что им разрешалось садиться у стенки или выходить из церкви.