Все рассмеялись.

— Глянь-ко! — Торгисль вытянул вперёд руку, показывая на корабль, издали похожий на новгородский. Поднимаясь на гребни огромных волн, он обрушивался вниз, как паук, выгребая тонкими лапами-вёслами. Море играло лодьей, будто щепкой, но она упорно держалась в направлении берега, пропадая с глаз в пучину и снова взбираясь на волны. Было ясно, что правит кораблём добрый кормщик.

— Как он доплыл-то? Вёсел и половины нет! — Олав с Владимиром с восхищением смотрели на лодью. Флоси помрачнел лицом, дёрнул себя за бороду:

— Я знаю только одних вендов, которые могут выжить в такую бурю. Это руяне. Они хорошие мореходы и яростные викинги. Когда они кого-то грабят на берегу, то в живых не остаётся даже собак, людей они убивают сразу или приносят в жертву своему богу в городе, что зовётся Аркона. Если бы я встретился с ними не здесь, то обязательно повёл бы своих людей биться с ними.

— Удовольствие от победы бывает только после битвы с сильным врагом, — заключил Владимир. Пиво закончилось и клонило в сон. Олав предложил собираться. Не то с викингами, оставшимися на берегу под запретом без своих хёвдингов, сыновьям ярла сладить будет нелегко.

Князя Бурислава не удалось увидеть на следующий день. Владимир, сразу же поняв, что так ждать придётся долго, через княжескую городскую сторожу передал: хотят, мол, тебя видеть, Бурислав, Олав Трюггвасон и Владимир Святославич, изгнанные государи. Буря бушевала четвёртый день, когда за конунгами пришёл боярин с гриднями, долго усмехался в усы, оглядывая с ног до головы Владимира с Олавом, хоть те и были в казовых шёлковых портах [164] , Владимир в алом корзне, застёгнутом на плече золотой запоной.

Бурислав принял их поначалу сдержанно. Лишь когда сыновья конунгов произнесли клятву над очагом в том, что не обманывают его, отеплел, и беседа пошла проще. Не жалуясь, князь рассказал то, что Олав с Владимиром знали от Флоси Занозы: что дружину нужно держать сильную от викинговых набегов и чтобы свои славяне дани исправно давали. Земля, которую нужно защищать и беречь, требовала сильной власти, и власть наложила суровый отпечаток на лицо Бурислава: тяжёлый взгляд из-под хмурых бровей, глубокие морщины на лбу. Хоть и средних лет, но тело сохранило воинскую поджарую стать, под синего шёлка рубахой, схваченной золотым чеканным поясом, угадывались тугие узлы мышц.

— Я буду рад принять на службу двух князей с дружинами, — сказал он. — Тот, кто служит мне, не нуждается ни в чём.

Оба заверили Бурислава, что подумают. Владимир — из вежливости, Олав — выдержать время, дабы князь не подумал, что молодой сэконунг с радостью бросается кому-то служить. Волинский князь обещал прислать Владимиру знахарку. На том и расстались, проговорив не более получаса.

Вечером пришла обещанная знахарка. Реготавшие кмети разом смолкли, будто почуяв загадочную колдовскую силу в небольшой согбенной старухе, высыпали из корабельного шатра на берег. Владимир, помедлив, поднялся с гребной скамьи.

— Ты, князь, погоди, — остановила его знахарка. Не объяснив причины, кивнула в сторону лежавшего на расстеленных на палубе овчинах Турина:

— Этот, что ли? — Не дожидаясь ответа, велела кметю: — Снимай штаны, чего лежишь? Вонь от гноя в твоей ране я ещё на берегу учуяла. Ещё пару дней — выбирал бы место для кургана.

Старуха, развязав узелок и доставая травы, пробегала пальцами по ноге Турина, продолжала говорить:

— Тебе, Владимир-свет, в Ретру бы сходить надо. Это град такой в земле ратарей [165] . Там храм Радигощу стоит, жертву принеси ему.

Знахарка, разжевав травы, прикладывала их к ране Турина, шептала заклинания. Тот держался, не произнося ни звука, лишь верхняя губа чуть подрагивала, выдавая рвущуюся наружу сильную боль.

— Волхв верховный в Ретре силён очень. Путь тебе твой укажет. Кметь твой раненый от него своими ногами обратно побежит. Друга своего урманского возьми, ему тоже туда попасть не помешает.

Наложив повязку, передала Турину скрыню:

— Мажь два раза за день, когда повязки будешь менять. Не жалей мази-то.

Князь протянул знахарке бережёную на чёрный день гривну-новгородку, но та отвергла:

— Бурислав наградил меня, а лишнего мне не нать.

— Как звать тебя, ведунья? — спросил Владимир.

— Тебе имён моих знать незачем, — ответила старуха. — Никому их не открываю, потому волшебная сила при мне ещё, не то отняли бы колдуны уже. Я ведь и заклятья снимаю ихние, ворожбу разную. Только и ждут, когда в домовину паду. Род бережёт меня до своего часа, вишь, древляя какая. Так и называют меня здесь все — Вружкой*. Всё, гости, прощевайте. А ты, князь, — Вружка указала пальцем на Владимира, — ты, князь, советом моим не гребуй [166] : буря ещё долго будет, делать вам нечего, да и воинов ты не наберёшь для нового похода. Вот так: всё знаю, всё вижу!