— Брат мой рыбалит сейчас, гадёныш!

Владимир уже его не услышал: храм будто двинулся навстречу своей громадой. Искусный мастер вырезал на дубовом срубе и раскрасил чудной рисунок, плавно переходящий с ворот храма на передние и боковые стены: здесь были причудливые перевити трав, среди которых распушили пушистые хвосты жар-птицы, был и человек-конь — китоврас [171] , невиданные звери Ливии [172] , трёхглавый Змей Горыныч бушевал алым пламенем, пытаясь сжечь могучего богатыря, прикрывшегося щитом.

Тяжёлые ворота отворились без шума, открыв тёмное нутро дома богов, пахнувшее на новгородского князя могучей потусторонней силой. Владимир повёл плечами, прогоняя охватившую тело слабость, решительно шагнул вперёд. Гридни затворили ворота. Такого храма Владимир не видел ни в Киеве, ни в Новгороде, ни в Упсале: едва различимые великанские изваяния богов, стоявшие кольцом, охраняли храм. Деля между собой середину, друг против друга находились Неугасимый Очаг и Радигощ Сварожич, в серебряной броне, с синим щитом, на котором в грозном прыжке был изображён чёрный петух. Больше всего поразили столбы, поддерживавшие тяжёлую двускатную крышу: сначала Владимир подумал, что талантливый древодел изузорил их сплетающимися ветвями деревьев, но, приглядевшись, заметил, что столбы сложены из рогов зверей, да так искусно, что, не распадаясь, ровно поднимались ввысь под самый дымник, растаивая во тьме.

Прислушиваясь к себе, Владимир, к своему удовольствию, не ощутил священного страха — неживое не может причинить вред живому, но всё же не решился дальше мысленно рассуждать перед божьими кумирами. Доглядывать храм не стал: сидевший у очага волхв жестом пригласил его присесть рядом. Оба некоторое время разглядывали друг друга: пламени было достаточно. Белобор оказался не таким, каким его представлял Владимир, — мягкие черты лица, по которым читался средний возраст волхва; светлые волосы, с середины прядей заплетённые в косицы, свободно падали на плечи; голубые глаза смотрели с умным любопытством, не пытаясь пронизывающим взором залезть в нутро. Князь, неожиданно для себя, благорасположился к волхву, спросив вместо уставного приветствия:

— Ты ведаешь, кто я и зачем пришёл?

Волхв ответил не сразу, склонился к очагу, поправил погоднее дровину:

— Мать-земля мне многое рассказывает: кто и зачем ходит по ней, кто ложится в неё, — голос у волхва певучий, приятный, как у гусляра. — Ты Владимир, сын Святославов, — продолжил он, — норовом ты в бабку свою пошёл, а значит, добьёшься своего, кто бы ни противостоял на твоём пути. И, кроме власти, народ свой любить будешь. Древлий Рим погиб потому, что измельчали государи: добиваясь власти, они утешали только свою плоть, потому народ и не восхотел защитить их от находников. Брат твой Ярополк — добрый князь, но не его это время: народы сплочаются, воюют, сильные пожирают слабых. Ярополк не силён и даже советами бояр не сможет удержать то наследие, что досталось ему, собранное таким трудом Ольгой и Святославом.

Сухие дровины прогорали быстро. Белобор протягивал руки в широких светлых рукавах в темноту, доставал короткие резаные чурбаки. Владимир мог поклясться, что перед тем как волхв протягивал руку, во тьме слышался шлепок ладони — будто кто-то невидимый подавал дровины волхву. По хребту невольно пробежал холодок, развеянный тёплым голосом Белобора:

— Я волховствую давно, ибо с детства во мне заметили талант. Но я хотел знать больше, чем знали те, кто меня учил. Я исходил полмира и говорил со многими богословами из христьян и исмаильтян, — Белояр снова помолчал, перевёл разговор о его родине:

— Был и у вас на Днепре, где русы после нашествия гуннов забыли обычаи предков, и подвиги богатыря Беовульфа, которыми так любят гордиться немцы, приписывали государям, современники которых были настолько стары, что не могли отличить быль от правды. Славянский Перун заменил русам Донара, но и у русских славян вытеснил Святовита. Только на Днепре Перуна почитают паче других богов.

Боги объединяют людей больше, чем язык. Люди славянского языка — ляхи и чехи — вместе с саксонцами бьются с теми, кто не признаёт Христовой веры, а бодричи — враги лютичам из-за того, что одни верховным богом считают Радигоща, а другие Святовита. Озри, храм, Владимир, — волхв, будто приглашая, обвёл рукою полукруг, — здесь среди богов и Святовит, и Перун, и Хорс, и Даждьбог, и Макошь, и Жива, а на полицах маленькие кумиры Полуденницы, Полевицы, Домового, Банника, Овинника и ещё многих, в которых верят в самых глухих углах земли славянской! Этот храм создан, чтобы объединить нас, ибо любой может воздать требу своему богу. К нам приходили даже руяне, хотя у них есть великий храм в Арконе. Тогда они захватили большую добычу в датских землях, баб с детьми они продали в Волине, а пятнадцать мужей привели к нам. Руяне всех их принесли в жертву Радигощу, в храме тогда некуда было ступить от крови. Не знаю, помогла ли им треба, но больше я руян здесь не видел. Только чужим славянам можно приносить требу по своей воле, для наших мы кидаем жребий. Но даже это послабление мало помогает объединению нашего языка. Ляхи и чехи примкнули к Христовому учению и становятся нашими врагами потому, что римский папа призывает истреблять не верных ему огнём и мечом. Вера Христа не призывает к войне, дело в пороках людских — папа хочет земель и серебра со своих данников. Гордость не позволяет простить друг другу обид лютичам и бодричам, потому нас переломают поодиночке, как прутья того веника, что отец раздал сыновьям в известной притче. Думай, князь, совет я тебе уже дал.

Пламя съедало поленья, почти не давая дыма. Белобор застыл в молчании, невидяще уставившись на огонь. Тишина в храме висела плотной таинственностью, будто некто могучий, но не желающий зла, молча наблюдал за тем, что происходит внутри дома богов. И эта тишина вытесняла из головы постороннее, заставляя мысли течь стремительнее и ярче. Владимир обдумывал речь волхва. Полушёпотом, будто молитву, признёс:

— Объединять… не страхом, чтоб… подобно прутьям, которые в венике сломать нельзя.

Владимир почувствовал, что надо уходить. Медленно поднялся, стараясь не отвлекать Белобора, двинулся к дверям, чувствуя на спине взгляды кумиров. Его задержал голос волхва:

— Твой брат Олег переживал, что князь Святослав остался неотомщённым. Мстить в степи уже некому: печенежский князь Куря вчера был задушен в своём шатре своим же повзрослевшим племянником. Ступай, князь, твоя дорога торная, но верная. Назавтра пригласи в храм Трюггвасона, мне есть что сказать ему.