Мысля доктора, когда онъ смотрлъ на дочерей и слушалъ ихъ разговоръ, не выходили сначала изъ круга веселыхъ размышленій о глупости всякой любви и страсти, и о заблужденіи молодежи, которая вритъ на минуту въ важность этихъ мыльныхъ пузырей, и потомъ разочаровывается — всегда, всегда!

Но добрыя домашнія качества Граціи, ея самоотверженіе, кротость ея права, мягкаго и тихаго, но вмст съ тмъ смлаго и твердаго, высказались ему ярче въ контраст ея спокойной, хозяйской, такъ сказать, фигуры съ боле прекрасною наружностью меньшой сестры, — и онъ пожаллъ за нее, пожаллъ и обихъ, что жизнь такая смшная вещь.

Доктору вовсе не приходило въ голову спросить себя, не задумали ли его дочери, или хоть одна изъ нихъ, сдлать изъ этой шутки что нибудь серьёзное. Впрочемъ, вдь онъ былъ философъ.

Добрый и великодушный отъ природы, онъ споткнулся нечаянно на обыкновенный философскій камень (открытый гораздо легче предмета изысканій алхимиковъ), который сбиваетъ иногда съ ногъ добрыхъ и великодушныхъ людей и одаренъ роковымъ свойствомъ превращать золото въ соръ и лишать цнности все дорогое.

— Бритнъ! закричалъ докторъ. — Бритнъ! эй!

Изъ дому появился маленькій человкъ съ необыкновенно кислою и недовольною физіономіей и отозвался на призывъ доктора безцеремоннымъ: «что тамъ»?

— Гд обденный столъ? спросилъ докторъ.

— Въ комнатахъ, отвчалъ Бритвъ.

— Не угодно ли накрыть его здсь, какъ сказано вчера свечера? продолжалъ докторъ. — Разв вы не знаете, что будутъ гости, что намъ надо покончить дла еще утромъ, до прізда почтовой коляски, и что это особенный, важный случай?

— Я не могъ ничего сдлать, докторъ Джеддлеръ, пока не кончатъ собирать яблоки; сами разсудите, что я могъ сдлать? возразилъ Бритнъ, постепенно возвышая голосъ, такъ что договорилъ почти крикомъ.

— Чтожь, кончили он? спросилъ докторъ, взглянувши на часы и ударивши рука объ руку. — скорй же! гд Клеменси?

— Здсь, мистеръ, отвчалъ голосъ съ лстницы, по которой проворно сбжала пара толстыхъ ногъ. — Довольно, сходите, сказала она, обращаясь къ собиравшимъ яблоки. — Все будетъ готово въ одну минуту, мистеръ.

И она начала страшно суетиться; зрлище было довольно оригинально, и заслуживаетъ нсколько предварительныхъ замчаній.

Клеменси было лтъ тридцать: лицо ея было довольно полно и мясисто, но свернуто въ какое-то странно комическое выраженіе. Впрочемъ, необыкновенная угловатость ея походки и пріемовъ заставляла забывать о всхъ возможныхъ лицахъ въ мір. Сказать, что у нея были дв лвыя ноги и чья-то чужія руки, что вс четыре оконечности казались вывихнутыми и торчали какъ будто вовсе не изъ своихъ мстъ, когда она начинала ими двигать, — значитъ набросать только самый слабый очеркъ дйствительности. Сказать, что она была совершенно довольна такимъ устройствомъ, какъ будто это вовсе до нея не касалось, и что она предоставляла своимъ рукамъ и ногамъ распоряжаться, какъ имъ угодно, — значитъ отдать только слабую справедливость ея равнодушію. Костюмъ ея составляли: пара огромныхъ упрямыхъ башмаковъ, никогда не находившихъ нужнымъ итти, куда идетъ нога; синіе чулки; пестрое платье самаго нелпаго узора, какой только можно достать за деньги, — и блый передникъ. Она постоянно ходила въ короткихъ рукавахъ; съ локтей ея (ужь такъ устроивала сама судьба) никогда ни сходили царапины, интересовавшія ее такъ живо, что она неутомимо, хотя и тщетно, старалась оборотить локти и посмотрть на нихъ. На голов у нея обыкновенно торчала гд нибудь шапочка; рдко, впрочемъ, на томъ мст, гд носятъ ее вс прочіе. Но за то Клеменси была съ ногъ до головы безукоризненно опрятна и умла хранить въ наружности какую-то кривую симметрію. Похвальное рвеніе быть и казаться опрятной и благоприличной часто было причиною одного изъ поразительнйшихъ ея маневровъ: она схватывалась одною рукою за деревянную ручку (часть костюма, въ просторчіи называемая планшеткою) и съ жаромъ принималась дергать другою рукою платье, пока оно не располагалось въ симметрическія складки.

Вотъ наружность и костюмъ Клеменси Ньюкомъ, безсознательно, какъ подозрвали, изковеркавшей полученное ею при крещеніи имя Клементивы, хотя никто не зналъ этого наврное, потому-что глухая старуха мать, истинный феномевъ долголтія, которую она кормила почти съ самого дтства, умерла, а другихъ родственниковъ у нея не было. Накрывая на столъ, Клеменси по временамъ останавливалась, сложивши свои голыя красныя руки, почесывала раненые локти, поглядывала на столъ съ совершеннымъ равнодушіемъ, и потомъ, вспомнивши вдругъ, что еще чего нибудь недостаетъ, бросалась за забытою вещами.

— Адвокаты идутъ, мистеръ! произнесла Клеменси не очень привтливымъ голосомъ.

— Ага! воскликнулъ докторъ, спша имъ на встрчу къ воротамъ сада. — Здравствуйте, здравствуйте! Грація! Мери! господа Снитчей и Краггсъ пришли. А гд же Альфредъ?

— Онъ врно сейчасъ будетъ назадъ, сказала Грація. — Ему сегодня столько было хлопотъ со сборами къ отъзду, что онъ всталъ и вышелъ на разсвт. Здравствуйте, господа.

— Позвольте пожелать вамъ добраго утра, сказалъ Снитчей: это и за себя и за Краггса.- (Краггсъ поклонился). — Цалую вашу ручку, продолжалъ онъ, обращаясь къ Мери, и поцаловалъ ручку:- и желаю вамъ, — желалъ онъ или не желалъ въ самомъ дл, неизвстно: съ перваго взгляда онъ не походилъ на человка, согртаго теплымъ сочувствіемъ къ ближнему:- желаю вамъ еще сто разъ встртить этотъ счастливый день.

Докторъ, заложивши руки въ карманы, значительно засмялся. Ха! ха! ха! Фарсъ во сто актовъ!

— Однако же я увренъ, замтилъ Снитчей, приставляя небольшую синюю сумку къ ножк стола — вы ни въ каковъ случа не захотите укоротить его для этой актрисы, докторъ Джеддлеръ.

— Нтъ, отвчалъ докторъ. — Боже сохрани! Дай Богъ ей жить и смяться надъ фарсомъ, какъ можно дольше, а въ заключеніе сказать съ острякомъ французомъ: фарсъ разыгранъ, oпyскайте занавсъ.

— Острякъ французъ былъ не правъ, докторъ Джеддлеръ, возразилъ Снитчей, пронзительно заглянувши въ сумку:- и ваша философія ошибочна, будьте въ томъ уврены, какъ я уже не разъ валъ говорилъ. Ничего серьёзнаго въ жизни! Да что же по вашему права?

— Шутка, отвчалъ докторъ.

— Вамъ никогда не случалось имть дло въ суд? спросилъ Снитчей, обративши глаза отъ сумки на доктора.

— Никогда, отвчалъ докторъ.

— Если случится, замтилъ Снитчей: — такъ, можетъ быть, вы перемните ваше мнніе.

Краггсъ, который, казалось, только очень смутно или вовсе не сознавалъ въ себ отдльнаго, индивидуальнаго существованія и былъ представляемъ Снитчеевъ, отважился сдлать свое замчаніе. Это замчаніе заключало въ себ единственную мысль, которая не принадлежала на половину и Снитчею; но за то ее раздляли съ Краггсомъ многіе изъ мудрыхъ міра сего.