Путевые заметки от Корнгиля до Каира, через Лиссабон, Афины, Константинополь и Иерусалим

ТЕККЕРЕЙ Уилльям Мэйкпис (William Makepeace Thackeray, 1811–1863) — знаменитый английский писатель-реалист. Р. в Калькутте. После смерти отца, колониального чиновника, был отвезен шестилетним ребенком в Англию. Учился в Кэмбриджском ун-те. Но уже через год после поступления в ун-т Т. покинул его [1830] и отправился в путешествие по Европе с целью изучения живописи, к к-рой он с ранних лет проявлял большие способности (Т. сам иллюстрировал свои романы и был незаурядным карикатуристом). Он посетил в 1830–1831 Веймар, где встретился с Гёте. Не добившись успеха в живописи, Т. обратился к журналистике. Стал парижским корреспондентом и пайщиком лондонской газеты «The Constitutional». В 1837 Т. возвратился в Лондон и стал сотрудничать в многочисленных газетах и журналах («Fraser's Magazine», «The New Monthly» и др.) как фельетонист и карикатурист, под самыми различными псевдонимами (Jellowplush, Titmarsh и др.), подвизаясь во всех жанрах: от пародии и эпиграммы до очерков и сатирического романа. Особо следует отметить близкое участие Т. (1845–1851) в известнейшем юмористическом журнале Англии «Панч» (Punch).

Сегодня утромъ прекратились стоны и оханье, гудвшіе безъ умолку за прекрасно-расписанными дверями моей каюты, и больные вмст съ солнцемъ поднялись съ коекъ. Но задолго еще до солнечнаго восхода, я имлъ счастіе убдится, что мн уже необходимости стараться о поддержанія горизонтальнаго положенія, и въ два часа утра вышелъ на палубу полюбоваться полнымъ мсяцемъ, который садился за запад, съ миріадами звздъ, блествшихъ надъ моей головою. Ночь была чудная. Воздушная перспектива поражала меня своимъ великолпіемъ. Синее небо охватило алмазныя свтила; ярко и тускло мерцали они, утопая въ неизмримой глубин его. Корабль покойно скользилъ по темной поверхности опавшаго моря. Дулъ тихій, теплый втеръ, далеко не тотъ, который въ продолженіе двухъ сутокъ гналъ насъ отъ острова Уэйта. Колоколъ билъ получасы, а вахтенный выкрикивалъ часы и четверти.

Видъ этой благородной сцены въ одну минуту уничтожилъ вс припадки морской болзни, и еслибъ чувствовалась только потребность сообщать секреты свои публик, много хорошаго можно бы сказать о томъ удовольствіи, которое доставило мн это раннее утро. Но бываютъ внутреннія движенія, недопускающія легкаго разсказа, и къ нимъ-то относились чувства, вызванныя созерцаніемъ этой обширной, великолпной и гармонической картины. Она приводила въ восторгъ, который не только трудно выразить, но въ которомъ заключалось что-то таинственное, о чемъ не должно человку говорить громко. Надежда, воспоминаніе, исполненное нжности, стремленіе къ дорогимъ друзьямъ и невыразимая, благоговйная любовь къ сил, создавшей эти безчисленные міры, вчно блистающіе надъ нами, наполняли душу торжественнымъ, смиреннымъ счастіемъ, которымъ рдко наслаждается человкъ, живущій въ город. Какъ далеки отсюда городскія заботы и удовольствія! Какъ жалки и ничтожны он въ сравненіи съ этимъ великолпнымъ блескомъ природы! Подъ нимъ только ростутъ и крпятся лучшія мысли. Небо сіяетъ поверхъ насъ и смиренный духъ благоговйно взираетъ на это безграничное проявленіе красоты и мудрости. Вы дома, съ своими, хотя они и далеко отъ васъ; сердце ваше носится надъ ними, такое же свтлое и бдительное, какъ и эти мирныя звзды, блистающія на тверди небесной.

День былъ также прекрасенъ, какъ и ночь. Въ семь часовъ загудлъ колоколъ, словно благовстъ сельской церкви. Мы вышли изъ каютъ; тенделетъ былъ убранъ, на палуб стоялъ налой, матросы и пассажиры слушали капитана, который мужественнымъ голосомъ читалъ молитву. Для меня было это совершенно новое и трогательное зрлище. Слва отъ корабля подымались остроконечныя вершины пурпуровыхъ горъ, Финистере и берегъ Галиціи. Небо было свтло и безоблачно; мирно улыбался темный океанъ, и корабль скользилъ поверхъ него въ то время, когда люди славословили Творца вселенной.

Было объявлено пассажирамъ, что въ честь этого дня за столомъ угостятъ ихъ шампанскимъ, которое и было подано во время обида. Мы выпили за здоровье капитана, не пропустивъ случая сказать при этомъ нисколько спичей и комплиментовъ. По окончаніи пирушки, мы обогнули мысъ, вошли въ заливъ Виго и миновали мрачный, гористый островокъ, лежащій посреди его.

Не знаю почему это, оттого ли что видъ земли всегда привлекателенъ для глазъ моряка, утомленнаго опасностями трехдневнаго плаванья, или это мсто необыкновенно хорошо само-по-себ; но только рдко случалось мн видть картину прекрасне амфитеатра холмовъ, въ которые врзывался теперь пароходъ нашъ. Весь пейзажъ былъ освщенъ чудно-прозрачнымъ воздухомъ. Солнце не сло еще; но надъ городомъ и построенной на скалъ крпостью Виго, тускло блестлъ уже мсяцъ, становясь все больше и свтле по мр того, какъ солнце уходило за горы. Надъ нижнимъ уступомъ охватившаго заливъ возвышенія, волновались яркіе, зеленые холмы, изъ-за которыхъ подымались уже мрачныя, величавые утесы. Сады и фермы, церкви, деревни, монастыри и домики, вроятно бывшіе когда-то пріютомъ пустынниковъ, весело освщались лучами заходящаго солнца. Картина эта была полна прелести и одушевленія.

Вотъ прозвучало магическое слово капитана: «Stop her!» и послушный корабль остановился на какіе-нибудь триста шаговъ отъ маленькаго городка, блые домики котораго ползли на утесъ, защищенный высокою горою. На гор стояла крпость, а на песчаномъ берегу, подлъ колеблющихся, пурпурныхъ волнъ, тснилась пестрая толпа, въ одежд которой преобладалъ красный цвтъ. Тутъ только замтили мы желто-красный штандартъ Испаніи, разввающійся подъ защитою часоваго въ голубомъ мундир, съ ружьемъ на плечъ. У берега виднлось много шлюпокъ, готовыхъ отойти отъ него.

Но тутъ вниманіе наше сосредоточилось на палуб; на нее вышелъ лейтенантъ Бонди, хранитель депешъ ея величества, въ длинномъ мундиръ, который раздвоялся назади, какъ хвостъ у ласточки; на пуговицахъ красовался якорь, а между ногъ бряцала сабля; великолпно накрахмаленные воротнички, въ нисколько дюймовъ вышиною, охватывали добродушное, блдное лицо его; на головъ возвышалась трехугольная шляпа, съ черной шерстяной лентою и золотымъ жгутомъ. Шляпа эта такъ лоснилась, что я принялъ ее за оловянную. Къ пароходу подошла маленькая, неуклюжая шлюпка съ тремя оборванными галегосами. Въ нее-то погрузился мистеръ Бонди съ депешами ея величества, и въ тотъ же мигъ развернулся на ней королевскій штандартъ Англіи — клочекъ какой-то бумажной матеріи, величиною не больше носоваго платка и цною не дороже фартинга.

«Они, сэръ, знаютъ этотъ флагъ, торжественно сказалъ мн старый матросъ». «Они, сэръ, уважаютъ его». Власть лейтенанта ея величества такъ велика на пароход, что онъ иметъ право приказать остановиться, двинуться, идти на право, на лво, куда ему угодно, и капитанъ можетъ ослушаться его только suo periculo.

Нкоторымъ изъ насъ было позволено създить на полчаса на берегъ, чтобы выпить настоящаго испанскаго шоколата на испанской территоріи. Мы послдовали за лейтенантомъ Бонди; но смиренно, въ шлюпк эконома, который халъ запастись свжими яйцами, молокомъ для чаю и, если можно, устрицами.

Былъ отливъ, и шлюпка не могла пристать къ берегу. Надобно было принять предложеніе галегосовъ, которые, обнаживъ ноги, бросились въ воду, и возссть на плеча къ нимъ. хать на плечахъ носильщика, держась за усы его, — очень не дурно; и хотя нкоторые изъ сдоковъ были высоки и толсты, а двуногіе коньки худы и приземисты, однако же мы въхали на сырой песокъ берега благополучно. Тутъ окружили насъ нищіе: «Ай сай, сэръ! Я говорю, сэръ, по-англійски! Пени, сэръ!» кричали они на вс голоса, отъ чрезвычайно звонкаго сопрано молодости до самой глухой октавы преклонныхъ лтъ. Когда говорится, что этотъ народъ отрепанъ, какъ шотландскіе нищіе, или даже еще боле ихъ, — то шотландскому путешественнику не трудно составить врное понятіе о ихъ характер.