Одинъ изъ нашихъ путниковъ, человкъ съ классическимъ складомъ ума, захотлъ взглянуть непремнно на водопроводъ, и мы, исполняя его желаніе, протряслись въ гадчайшихъ экипажахъ цлые три часа, поднимаясь съ холма на холмъ по сухимъ колеямъ ужаснйшей дороги, на которой торчали кое-гд алое и чахлыя оливковыя деревья. Когда подъхали мы къ водопроводу, оказалось, что ворота его заперты. Въ награду за неожиданную неудачу, угостили насъ славной легендою, сочиненною, конечно, въ позднйшее время съ невинной цлью, выманить нсколько монетъ изъ кошелька легкомысленнаго путешественника. Въ городъ возвратились мы къ тому времени, когда надобно было спшить на пароходъ. Хотя гостинница, давшая пріютъ намъ, была и не слишкомъ хороша, но счетъ подали такой, что онъ сдлалъ честь бы лучшему заведенію въ Лондон. Мы оставили ее съ превеликимъ удовольствіемъ; крпко хотлось намъ убраться изъ опаленнаго солнцемъ города и уйдти поскорй домой, къ черному котлу и раззолоченному изображенію леди Meри-Вудъ, блистающему на носу парохода. Но лиссабонскія власти очень подозрительны къ отъзжающему путешественнику, и намъ пришлось простоять цлый часъ въ усть Тага, пока прописывались наши паспорты. Суда, нагруженныя крестьянами и пасторами, набитыя красивыми галегосами, въ темныхъ курткахъ, опоясанныхъ краснымъ поясомъ, и невзврачными женщинами, приходили и удалялись другъ за другомъ отъ стараго брига, на которомъ просматривались наши паспорты, а мы стояли передъ нимъ, не двигаясь съ мста. Испанскіе офицеры съ удовольствіемъ посматривали съ него, какъ досадовали мы на эту остановку, и препокойно курили сигары, не обращая ни малйшаго вниманія на наши просьбы и проклятія.

Удовольствіе наше при вызд изъ Лиссабона равнялось тому сожалнію, съ которымъ покинули мы Кадиксъ, куда прибыли въ слдующую ночь, и гд позволено было пробыть намъ не боле двухъ часовъ. Городъ этотъ также прекрасенъ внутри, какъ великолпенъ снаружи; длинныя, узкія улицы его отличаются удивительной чистотою, дома изящны, и на всемъ лежитъ отпечатокъ довольства и благосостоянія жителей. Ничего не случалось видть мн прекраснй и одушевленне той картины, которую видлъ я теперь на длинной улиц, идущей отъ пристани къ рынку, заваленному плодами, рыбою и птицами. Все это лежало подъ разноцвтными навсами, вокругъ которыхъ возвышались блые дона съ балконами и галереями; небо надъ ними было такое синее, что лучшій кобальтъ панорамъ показался бы не чистъ и мутенъ въ сравненіи съ нимъ. И какъ живописна была эта площадь съ своими мднолицыми ворожеями и нищими, которые заклинали насъ небомъ подать имъ милостыню, съ этими надменными рыночными дэнди въ узкихъ курткахъ и красныхъ поясахъ, которые, подбоченясь и куря сигару, гордо посматривали вокругъ себя. Это были конечно главнйшіе критики большаго амфитеатра, гд происходитъ бой съ быками. На рогахъ здшнихъ быковъ нтъ пробокъ, какъ въ Лиссабон. Низенькій, старый англійскій проводникъ, предложившій мн свои услуги, лишь только усплъ я ступить на берегъ, разсказалъ множество занимательныхъ происшествій о быкахъ, лошадяхъ и людяхъ, убитыхъ во время этихъ побоищъ.

Было такъ рано, что только начинали отпирать лавки; но церкви были уже отворены, и мы встртили довольно женщинъ, направлявшихъ къ нимъ путь свой. Въ маленькой ножк ихъ, черныхъ глазахъ и прекрасныхъ блдныхъ лицахъ, не закрытыхъ черной мантильею, не находили мы ничего сходнаго съ грубой и смуглою физіономіею лиссабонокъ. Новые соборы, воздвигнутые теперешнимъ епископомъ на его собственныя деньги, отличались изящной архитектурою; однакоже народъ, минуя ихъ, шелъ преимущественно въ маленькія церковки, загроможденныя алтарями и фантастическими украшеніями, позолотой и паникадилами. Здсь велно было остановиться намъ у толстой желзной ршетки, за которою увидли мы колно-преклоненныхъ монахинь. Многія изъ нихъ, прервавъ молитву, съ любопытствомъ смотрли на насъ, также какъ и мы на нихъ, сквозь отверстія ршетки. Мужскіе монастыри были заперты; тотъ, въ которомъ находятся знаменитыя произведенія Мурильо, обращенъ въ академію художествъ. Проводникъ нашъ былъ убжденъ, что въ картинахъ не можетъ заключаться ничего занимательнаго для иностранца, а потому и повернулъ оглобли къ берегу, гд за вс труды свои и увдомленія взялъ съ насъ только три шиллинга. И такъ пребываніе наше въ Андалузіи началось и кончилось до завтрака. Отсюда пошли мы въ Гибралтаръ, любуясь мимоходомъ на черную эскадру принца Жуанвилля, на блыя зданія С. Мари и горы Гранады, краснвшія за ними. Самыя названія эти такъ хороши, что пріятно писать ихъ. Провести только два часа въ Кадикса — и это чего-нибудь да стоитъ. Здсь видли мы настоящихъ donnas и caballeros, видли природныхъ испанскихъ цирюльниковъ, взбивающихъ мыло въ мдной посудин, и слышали гитару подъ балкономъ. Высокій парень, съ густыми усами, въ полинявшей бархатной куртк, бжалъ за нами, напвая и припрыгивая. Гитары у него не было, но онъ очень искусно подражалъ ей голосомъ и щелкалъ пальцами не хуже кастаньетовъ; плясалъ онъ такъ мастерски, что Фигаро или Лаблашъ могли бы позавидовать ему. Голосъ этого молодца до сихъ поръ гудитъ еще въ ушахъ у меня. Съ большимъ удовольствіемъ припоминаю я прекрасный городъ, синее море, испанскіе флаги, разввавшіеся на шлюпкахъ, которыя сновали вокругъ насъ, и громкіе марши жуанвилевыхъ музыкантовъ, провожавшія насъ при выходъ изъ залива.

Слдующей станціею былъ Гибралтаръ, гд предстояло намъ перемнить лошадей. Солнце еще не сло, когда пароходъ нашъ плылъ вдоль мрачныхъ горъ африканскаго берега; къ Гибралтару подошли мы передъ самымъ пушечнымъ выстрломъ. Утесъ этотъ чрезвычайно похожъ на огромнаго льва, который улегся между Атлантикой и Средиземнымъ моремъ для охраненія пролива. Другой британскій левъ — Мальта, готовый прыгнуть на Египетъ, вонзить когти въ Сирію или зарычать такъ, что ревъ его будетъ слышенъ въ Марсел.

На глаза студента, Гибралтаръ несравненно страшне Мальты. Такъ грозенъ видъ этого утеса, что всходъ на него, даже безъ привтствія бомбъ и выстрловъ, кажется отважнымъ подвигомъ. Что же должно быть въ то время, когда вс эти батареи начнутъ изрыгать огонь и ядра, когда вс эти мрачныя пушки станутъ привтствовать васъ перекрестными выстрлами, и когда, вскарабкавшись по отвсной дороги до первой площадки, вы встртите на ней британскихъ гренадеровъ, готовыхъ вонзить штыки свои въ бдный желудокъ вашъ, чтобы сдлать въ немъ маленькое искусственное отверстіе для свободнйшаго дыханія? Не врится, когда подумаешь, что солдаты ршаются карабкаться по этой крутизн за шиллингъ въ день: другой на ихъ мст запросилъ бы вдвое больше за половину такой дороги. Облокотясь на бортъ корабля, покойно измряешь взорами объемистую гору на всемъ протяженіи ея отъ башни, построенной внизу, до флага на вершин, гд громоздятся самыя затйливыя зданія для убійства. Негодный для приплода конекъ моего воображенія — пресмирное животное. Онъ можетъ разъзжать только по паркамъ, или бгать легкой рысцою въ Потней и назадъ въ тсное стойло, къ яслямъ, которыя набиты овсомъ до верху; не способенъ онъ карабкаться по горамъ и нисколько не пріученъ къ пороху. Нкоторые жеребчики такъ горячи, что при первомъ взгляд на укрпленіе становятся на дыбы; обстрлянный боевой конь только всхрапнетъ и промолвитъ: «А-га!» какъ скоро намекнутъ ему на битву.

Семидневный путь нашъ приближался къ концу. Передъ нами, въ синемъ мор, бллъ мысъ Трафальгаръ. Я думаю, не слишкомъ пріятно было смотрть на него морякамъ Жуанвиля. Вчера видли они Трафальгаръ, а завтра увидятъ С. Винсентъ.

Одинъ изъ ихъ пароходовъ потерплъ крушеніе у африканскаго берега, и Французы должны были сжечь его, изъ опасенія, чтобы не овладли имъ Мавры. Это былъ двственный корабль, только-что выступившій изъ Бреста. Бдная невинность! Умереть въ первый же мсяцъ союза своего съ богомъ войны!

Мы, Британцы, на палубы англійскаго корабля, выслушали съ самодовольнымъ смхомъ разсказъ о скоропостижной смерти «Грёнланда». «Невжи! сказали мы, — грубые фанфароны! Никому, кром Англичанъ, не суждено господствовать надъ волнами!» Тутъ пропли мы нсколько пиратскихъ арій, сошли внизъ и свалились отъ морской болзни въ койки, наполненныя клопами. Нечего сказать, нельзя было не улыбнуться, глядя на адмиральскій флагъ Жуанвилля, разввающійся на фокъ-мачт посреди двухъ огромныхъ пушекъ на корм и на носу парохода, вокругъ котораго шумно суетились шлюпки, а на палубъ кудахтала озабоченная команда, — нельзя было не потрунить надъ этимъ могадорскимъ героемъ и не поклясться, что, доведись намъ взяться за тоже дло, мы обработали бы его гораздо чище.

Вчера, въ Лиссабовъ, видли мы «Каледовію». Этотъ пароходъ ввушалъ намъ уваженіе и какое-то удовольствіе, исполненное ужаса. Подобно огромному замку, поднимался онъ надъ волнами Тара подъ непобдимымъ флагомъ нашей родины. Стоило только открыть ему челюсти — и городъ постигло бы второе землетрясеніе. Въ прахъ разгромилъ бы онъ столицу Португаліи съ ея дворцами и храмами, съ ея сухими, безжизненными улицами и трепещущими отъ страха Донъ-Жуанами. Почтительно смотрли мы на три ряда пушекъ огромной Каледоніи и на маленькія шлюпки, которыя безпрестанно отходили отъ этого чудовища. Въ полночь, прежде, нежели мы стали на якорь, пріхалъ къ вамъ лейтенантъ Каледонія. Съ превеликимъ уваженіемъ посматривали мы на его рыжіе усы, отложные воротнички, широкіе панталоны и золотыя эполеты. Съ тамъ же чувствомъ глубокаго почтенія глядли мы и на молоденькаго джентльмена, стоявшаго на кормъ шлюпки, и на красивыхъ морскихъ офицеровъ, которыхъ встртили на другой день въ город, и на шотландскаго хирурга, и даже на разбитый носъ матроса, который засдалъ въ кабак и на шляп котораго было написано: «Каледонія». На Французовъ смотрли мы, нисколько не скрывая своего презрнія. Чуть не лопнули мы отъ смха, проходя мимо адмиральскаго корабля принца Жуанвилля. Французикъ, раскачиваясь въ шлюпк, очищалъ бока его маленькой отымалкою. Сцена была самая комическая: ничтожный Французъ, отымалка, шлюпка, пароходъ, — пши! на какихъ жалкихъ вещахъ основанъ ложный патріотизмъ нашихъ сосдей. Я нишу это въ род неловкаго а propos къ извстному дню и мысу Трафальгару, на широт котораго стоимъ мы. Для чего вышелъ бы я бочкомъ на палубу, захлопалъ крыльями и закричалъ: кукареку, куроцапъ!? A между тмъ нкоторые изъ моихъ соотечественниковъ ршились на такое дло.

Другъ за другомъ покидали насъ веселые спутники. На пароход хало пятеро лихихъ англійскихъ джентльменовъ, торгующихъ виномъ въ Опорто. Они спшили къ своимъ виннпымъ бочкамъ, красноногимъ куропаткамъ и дуэлямъ. Глядя на этихъ молодцовъ, можно было подумать, что они каждое утро дерутся между собою и приводятъ въ изумленіе Португальцевъ отличительнымъ характеромъ англійской національности. Былъ тутъ еще бравый, честный маіоръ на деревяшк — предобрйшій и препростой Ирландецъ: онъ обнялъ своихъ дтей и снова соединился съ маленькимъ, только въ пятьдесятъ человкъ, гарнизономъ, которымъ командуетъ онъ въ Белем, и гд, въ чемъ не сомнваюсь я, съ каждымъ инвалидомъ — а весь гарнизонъ состоитъ изъ инвалидовъ — выслушиваетъ теперь вс двнадцать арій своей фисъ-гармоники. Любо было смотрть, какъ возился онъ съ этой фисъ-гармоникой, съ какимъ удовольствіемъ заводилъ онъ ее посл обда, и какъ былъ счастливъ, прислушиваясь къ пріятному звону маленькихъ зубцовъ, которые прыгали по колышкамъ и звучали динь-динь. Мужчина, который везетъ съ собою фисъ-гармонику, непремнно долженъ быть добрый человкъ.