Солнце сквозь серую завесу тумана казалось серебряным диском. Поверхность залива была испещрена пятнами пены и мелкими суденышками, качавшимися на волнах. Пароход с красным тентом нырял носом в гребни волн, направляясь к белой отмели, приютившейся у подножия гор. Сизый дымок из его трубы тянулся над уступом Тэмплпайса и тонким кружевным шарфом извивался между темных сосновых рощ. Маленький остров Алькатрас гордо и вызывающе, как утесы Гибралтара, глядел в лицо надвигавшейся стене тумана.

— Ну, разве это не похоже на наступающие полчища? — заметила Зельда, опершись локтями о перила и глядя на море.

Они сидели на балконе, закрытом ветвями перечника, и наслаждались вином, печеньем и ореховым тортом.

— В тумане есть что-то таинственное и ласковое. Красиво, правда?

— Но самое красивое здесь — вы, — сказал Джерри, стоя за нею и положив ей руки на плечи.

— Нет, до чего здесь хорошо! И как это вы умудряетесь отыскивать такие места?

Полутрактир, полуресторан, где они находились, был расположен на крутом уступе горы, над веселой теснотой крыш, пакгаузов, судов. То было излюбленное место живших в соседстве итальянцев, и от всего здесь веяло какой-то старомодной прелестью и уютом. Маленькая спальня, примыкавшая к балкону, была тесно уставлена старой мебелью деревенской работы. Кружевные занавески на окнах, образа, статуэтки Пресвятой Девы, безделушки, на стенах сушеные травы — все это создавало какую-то веселую домовитость. Вино и сласти подала им сюда Карлотта, старая итальянка, смуглое, изрытое морщинами лицо которой напоминало скорлупу ореха.

— Рад, что вам здесь нравится. Я этого и ожидал.

— Какая чудная картина! Отсюда видно все по ту сторону залива. Вот там мы были третьего дня?..

— Да. Этот день я никогда не забуду.

— А сегодняшний?

— Как вы можете спрашивать? Я так ждал его. Я тосковал по вас все эти дни, часы, каждую минуту.

Она долгим взглядом посмотрела на него и медленно опустила ресницы, когда он обнял ее. Губы Джерри нашли ее щеку, уголок рта…

— Зельда… я люблю… я обожаю вас.

— Правда?

— Вы знаете, что правда… Солнышко, я не могу жить без вас. Вы должны быть моей… я… вы понимаете… я хочу вас…

— Слушайте, Джерри. У меня к вам просьба.

— Я не могу больше… понимаете…

— Да слушайте же, прошу вас. Вы хотите, чтобы я была ласкова к вам, да?

— О дорогая!

— Хорошо, я приму это во внимание, но вы должны мне оказать услугу. Вы пытались мне делать подарки и я всегда отказывалась, так?

— Да.

— Ну, вот, а теперь я… мне нужны новые платья. Мне до смерти надоели те, что у меня, и хочется чего-нибудь нового. Лето близко, а мне нечего надеть.

— Вы хотите, чтобы я подарил вам что-нибудь красивое?

— Мне нужны деньги, Джерри. Может быть, вы…

— Милая! Конечно! Сколько вам надо?

— Не знаю, покажется это вам много или мало… мне нужно две сотни.

— Всего-то? Какая вы забавная! Я дам вам в десять раз больше, если вы скажете то слово, которого я жду…

— Нет, мне больше не надо. Двести. Я видела одну вещь, которая мне ужасно понравилась. Никогда мне ничего так не хотелось…

— Зельда! Я так рад, что могу… Я сию минуту выпишу вам чек.

Он достал из кармана вечное перо и чековую книжку и, готовясь писать, повернулся к Зельде.

— Я напишу на пятьсот, хорошо?

— Нет, нет, я не возьму столько.

— Ну, триста.

— Нет, Джерри, мне надо двести и ни цента больше.

Она смотрела, как он вписал цифру и подписался, потом взяла бумажку в руки и, еле дождавшись, пока обсохнут чернила, засунула ее поглубже в чулок.

Часы текли. Надо было играть взятую на себя роль, отвечать улыбкой на улыбку, взглядом на взгляд, покоряться горячим объятиям и поцелуям, кокетничать, дурманить, баюкать обещаниями, пока, наконец, она не очутилась на улице с драгоценной бумажкой в чулке и решением навсегда прекратить эти вольности. Она ненавидела себя, когда Джерри обнимал ее, когда она отвечала на его жадные взгляды, когда притворялась, что скоро согласится на то, чего он добивался.

— Ну, прощайте, Джерри, прощайте, милый. Спасибо за чек! Завтра увидимся, непременно. Проведем вместе день, а, может быть, скоро и вечер… До свиданья!