– Скальпель Оккама выдумал не Оккам, шеф. Самое простое – самое вероятное. Поправка Ноль! Только Он, Отец Всемогущий, может устроить такое без особых хлопот. Нас ведь не всегда ставят в известность о Его замыслах?

Микки сглотнул. Умолк.

Начальство откликнулось:

– Версия принимается. Сегодня же извинитесь перед сотрудниками. Но, по сути, вы правы. К сожалению, как мне уже приходилось отмечать, у нас Царствие. Со всеми его атрибутами, в том числе с интригами у Трона… Итак, версия принимается. Ее разработкой займутся те, кому положено. Что следующее? Впрочем, позвольте мне самому. Интрига в верхах нашей Сферы. Керубов в расчет не берем, они – фельдкурьеры. Высшая ступень? Братья-серафимы?

Вместо ответа Микки взялся за портфель, раскрыл.

– Не вы первый до этого додумались, шеф!

На стол, впритык к чашке, легла старая разбитая клавиатура.

– Еле успели предотвратить. Два здешних умника решили устроить представление рядом с известной площадью. Один сидит среди груды окон и нажимает на кнопки. Второй, с куриными крыльями на поясе, изображает серафима. Так сказать, поддержку извне. Версия номер два, шеф.

Владыка Камаил Девятый рассмеялся:

– Вы были тогда еще очень молоды, Микки. А я хорошо помню время, когда Отец собрался творить Человека. Ох, и шум стоял! Мы не привыкли закусывать языки, высказывались вволю, от души. По Образу и Подобию! Кого? Смертную обезьяну? Да это же пострашнее черной дыры! Между прочим, Отец внял. Адаму позволили прожить без малого тысячу здешних лет, а вот его потомкам срок урезали. Слишком быстро взрослеют, из Образа становятся Подобием. Надеюсь, ваши умники не очень пострадали?

Пятый из Седьмой Череды пожал плечами:

– Рассолу мы им завезли, шеф. Оклемаются! Окна уже на свалке… Продолжаю: версия третья. Клавиатура, но без серафимов. Местный – человек – получил в свои руки нечто невероятное. Таких устройств на Земле еще не создавалось. Но все когда-то делается впервые. Считаю эту версию главной.

Начальник одним глотком допил холодный кофе. Еле заметно дрогнули губы:

– Обоснуйте!

Тонко уловив момент, Микки позволил себе вольность. Не просто шагнул ближе – наклонился, уперся кулаками в столешницу.

Улыбнулся:

– Старый фотоаппарат! Если бы это готовил кто-то из Сфер, такого прокола бы не случилось. Прореха в системе! Если правильно и осторожно потянуть за эту пленку, мы выйдем на автора.

Ноготь щелкнул по клавиатуре.

– Тянем-потянем, – равнодушно бросил начальник. – Вытянуть не можем… Кстати, я просмотрел список тех, кого вы завербовали. Меня заинтересовал самый первый, Сергей Илюшин.

…На окнах – полупрозрачные занавески. Вроде тюля, только темные. Или это свет шутки шутит? За темными занавесками – белый день, но в комнате горит электричество. И еще яркий полукруг от магния.

– Внимание! Сейчас вылетит птич-ка!..

Вылетела – больше века назад. Если задуматься, страшновато выходит. Того, что запечатлела фотопластинка, давно уже нет. Ни занавесок, ни комнаты, ни людей. Ни старинного аппарата на треноге.

– …Птич-ка!

И птички нет.

Сергей отвел глаза от экрана, потянулся к сигаретной пачке. Курил редко, как правило – одну сигарету в неделю. Сегодня уже третья. Врешь, четвертая.

Щелкнул зажигалкой, поморщился.

Г-г-гадость!

…Между окнами – портрет в раме. Висит косо, правый угол выше, левый – наоборот. Жуковский Василий Андреевич: юный, задумчивый, романтичный. Классик! Ему и место в этих стенах. Не Маяковского же с Демьяном Бедным в рамку вставлять!

В углу – многоуважаемый шкаф. Три дверцы, по верху – резной гребешок. На боку картинка пришпилена. Что на ней – не разобрать. Три пятнышка, и все. В центре – два стола с машинками-«зингерами». Со столов белое полотно свисает. Как вещала реклама: «Наши швейные машинки – помощницы многих!» Почему «зингеры» под портретом «побежденного учителя»? Да потому что в гимназии имени Гаршина идет урок рукоделия. Вернее, шел – на фотографию прервались.

– Птич-ка!

Сергей провел ладонью по лицу, загасил в пепельнице сигарету. Обещанный седым фотографом призрак манил – дальше, дальше… Фотограф, ха! Хозяин чудо-камеры системы «Москва 2» в тот год еще не родился. Его батюшка, и тот едва ли.

Книжки Сергей перелистал, не поленился в областную библиотеку забежать. Без толку, понятно. Про Анну Великовскую – нигде ничего. Про гимназию – крохи. Когда основана, кто директорствовал… Старые фотографии. Какой-то праздник, суровый лик очередной «директрисы». Забыли гимназию! Здание в войну бомбами разнесло в мелкий щебень. Архив увезли в начале 1930-х, живых свидетелей не осталось.

…Аня успела рассказать мало, больше спрашивала. А он и рад, черкал страницу за страницей. Ее ответы сразу, по теплой памяти, записать не догадался. Потом спохватился, но вспомнил жалкие обрывки. Батюшка умер от «испанки» в мае, обе сестры замужем, она – младшая. Еще поведала смешную историю. Вернее, это ей история показалась смешной. Весной революционного 1917-го батюшка, человек свободомыслящий, настоял на том, чтобы все семейные сбережения вложить в «Заем Свободы», выпущенный Временным правительством. Если подумать, обхохотаться можно. От займа через полгода лишь бумажки с картинками остались. От банковских сбережений – голый ноль. Конфисковали без квитанций.