Шрифт:
Когда Никитин ушел, Станицын повернулся к Быстровой.
— Вам, капитан, тоже пора на покой, — сказал он, с наслаждением покуривая послеобеденную папироску.
— Успею…
Яков Иванович пристально смотрел на Быстрову. Ее вид не понравился ему.
— Что вы смотрите так, Яков Иванович?
— Меня интересует, как у вас со здоровьем?
— Превосходно!
— Нет. За последний месяц непрерывных боев вы порядком сдали.
— Это вам только кажется…
— А утром опять на задание…
— Что?
— Я говорю, утром идете на боевое?..
— Конечно, иду!
— Частенько! Вас не особенно щадят. Гоняют наравне с мужчинами.
Насупив брови, Наташа внимательно посмотрела на Станицына. Его слова задели ее за живое.
— Вы начинаете узурпировать права женщин! — пошутила она, стараясь замять неприятный разговор.
— Начинаю… Вы переутомлены. Если надо отдохнуть, скажите. Устрою дней на десять, а то и на пятнадцать…
— Очень прошу, не надо. Отдыха мне пока не требуется… Благодарю вас за доброе отношение… Но как вы можете всерьез говорить об отдыхе, когда на фронте такие дела?
— Если говорю, значит, могу. Нельзя вам равняться с мужчинами. А дела наши не так уж плохи…
— Я сильная… Уверена в этом. А вы не правы! — упрямо сказала Наташа. — Отдых почту за наказание.
— Тебя не переубедишь!
— Так-то лучше! Пойду спать. А то говорю дерзости, и вы не оборвете меня…
На прощание Яков Иванович крепко пожал ее руку:
— На старте увидимся…
10
В пять часов утра по коридору верхнего этажа бывшей гостиницы турбазы шла молоденькая девушка — медсестра Настенька. В руке она держала листок бумаги с номерами комнат, в которых жили летчики капитана Никитина, назначенные в полет, — жили в роскошных для военного времени условиях.
В обязанность Настеньки входило разбудить летчиков, справиться у них о самочувствии, дать по две таблетки неизвестного Настеньке лекарства, сосчитать пульс, записать его в специальную книжицу и сдать ее врачу.
Настенька подошла к двери Наташиной комнаты, тихо постучала. Приложив ухо к косяку, прислушалась. Выждав, постучала сильней и недовольно покачала головой.
После третьего, довольно громкого стука до Настеньки донеслись скрип пружинной кровати, поспешный топот босых ног, а затем голос Наташи:
— Да, да! Сейчас…
— Это я, Наталья Герасимовна! — проговорила Настенька.
Ключ в двери щелкнул, и Наташа, раскрасневшаяся ото сна, впустила медсестру.
— Что же вы спите, Наталья Герасимовна? Время подниматься. Я стучала к вам минут десять назад!
Наташа скользнула под одеяло и, протирая глаза, виновато взглянула на медсестру:
— Слышала, да вздремнулось. Знала, что придешь еще раз. До вылета почти три часа. Хотелось сон досмотреть. Иду я по полям… Кругом цветы. Солнце светит. А навстречу мне кто-то черный… Испугалась сначала, потом вижу: моряк. Обрадовалась, пошла к нему навстречу. И только он хотел взять меня за руку — ты постучала, я и проснулась…
Настенька неодобрительно покачала головой:
— Спите сном праведницы и мирные сны видите перед боевым вылетом! Не могу я понять вас… Разрешите, запишу пульс. А черное не к добру…
— Чепуха, Настенька… Я без предрассудков, не суеверная…
Медсестра взяла Наташу за руку, придавила пальцами запястье и уставилась на часики.
— Тридцать шесть на два, — высчитывала она вслух полминуты спустя, — будет семьдесят два. Нормальный.
Она записала в книжицу: «Быстрова — 72» и снова заговорила:
— Капитан Никитин поспал до десяти вечера, а потом всю ночь в шахматы играл… Семь партий успел. Говорит: «Сегодня я, Настенька, молодцом, из семи партий шесть выиграл! Можете не браниться…»
— У кого же Никитин выиграл? — спросила Наташа.
— Как у кого? У себя! Он сам с собой играл. — Настенька тяжело вздохнула. — И всю ночь не спал. Так врачу и доложу… Пульс у него сто четыре… Спрашиваю — не выпивали? Взъелся: «Что вы, дорогая сестричка! Перед полетом-то?» А с чего же у вас сто четыре? Отвечает: «Так, видно, мамаша заказала!» Я думаю, от нервов у него…
— Какие нервы! — запротестовала Наташа. — Он в бою хладнокровнее всех нас… Выдержка удивительная!..