— Завтра во время дежурства напишу им подробнее. Письмо передадите лично… Мы решили отправить вас через четыре дня.

Наташа улыбнулась:

— Вы говорите так, словно вопрос о моей поездке в вашу семью решен окончательно и остается уточнить только кое-какие детали!

— Именно!

— Как вы могли отправить телеграмму? Как…

Бокерия перебил:

— Да не смущайтесь и не спорьте, Наталья Герасимовна! Примут вас идеально! Мои старики — очень хорошие люди. Сами убедитесь!

— Шакро Отарович, скажите откровенно, почему вы решили, что я могу поехать к вашим родителям?

— Судьба и обстоятельства так решили! Война решила! Ваше и мое положение так решило! Наконец, мы с вами решили! Да, да… Не смотрите на меня так уничтожающе строго, — засмеялся он. — Вам нужно то, что мои старики могут предоставить. Вы этих возможностей не имеете сейчас, а я имею… И вот — использую. Когда-нибудь, возможно, будет наоборот. Потому не спорьте и помолчите одну минуточку!.. — Он говорил, словно бы стесняясь того, что говорит. — Поймите, Наталья Герасимовна, кроме заботы о вашем здоровье, ничего другого в моих намерениях нет! Наташа, вы верите мне?

— Верю, доктор.

— Вот и хорошо! Я считаю, что мы понимаем друг друга… А дом у меня полная чаша. Богатейший колхоз. Того и гляди, весь колхоз над вами шефство возьмет. Словом, когда вернетесь, жаловаться не будете! Отвечаю своим добрым именем.

— Спасибо, доктор, но вправе ли я?

— Смею вас заверить! И очень прошу не спорить.

— Не знаю, доктор.

— Да поезжай, Наташа! — не выдержала Варя. — Поезжай! Доктор, она поедет! Готовьте письмо, и она его отвезет и передаст.

— И приготовлю! Спасибо, Варя! Вот как просто все разрешилось.

Он крепко пожал всем руки.

Несколько дней спустя, когда Быстрова в своей маленькой комнатке укладывала чемодан, готовясь к отъезду в Батуми, к ней заглянули замполит Станицын и капитан Мегрелишвили. Наташа обрадовалась, приготовила чай, усадила офицеров за стол. Она рассматривала близких и милых ее сердцу однополчан, будто не видела их целую вечность.

Еще недавно Арчил Мегрелишвили летал с ней в одном звене. Их командиром был Никитин… «Славная тройка мы были!» — с грустью подумала Наташа. Теперь Мегрелишвили был командиром звена. Полк Смирнова почти на одну треть был укомплектован молодыми летчиками. За два с лишним месяца беспрерывных боев много пилотов выбыло из строя. Некоторые — навсегда, другие находились на излечении в госпиталях. Наташе тяжело было узнавать о потерях, в свое время скрытых от нее товарищами.

Яков Иванович Станицын, неторопливо попивая чай, говорил о Наташином отдыхе, советовал ей не грустить и набираться здоровья.

Мегрелишвили рассказывал о грузинских обычаях и гостеприимстве, шутливо уверял Наташу, что в селении в ее честь будет устроен настоящий пир, просил не забывать своих товарищей и выпить за них добрую чарку вина.

— Выпью обязательно! — обещала Наташа.

— Ты заезжай и к моим родным. Поживи у них недельку! До моего дома от Батуми — пустяк. Поездом до станции Натанеби, а там — на Махарадзе… Я тебе адрес дам и подробный план начерчу…

— Разрешите войти? — раздался за дверью знакомый голос.

— Милости просим! — обрадовалась Наташа.

На пороге стоял командир полка. Станицын и Мегрелишвили встали.

Смирнов пожал всем руки, приговаривая «добрый вечер», и, потрепав летчицу по плечу, спросил:

— Когда же твой поезд, болящая?

— Завтра в одиннадцать.

От предложенного чая Смирнов отказался.

— В одиннадцать? — переспросил он. — Завтра в семь десять надо быть на аэродроме! Приказано свыше… И вы, капитан, тоже будьте готовы к вылету…

— Слушаюсь, товарищ гвардии полковник.

— Вам надлежит быть на старте в семь ноль-ноль. Стартуете в семь пятнадцать одновременно с Быстровой… Ты сможешь вылететь? — повернулся он к Наташе. — Как у тебя с ногой?

— Очевидно, смогу… Рука и нога не совсем еще… Пожалуй, трудновато…

— Нечего рассуждать, раз приказано! — строго проговорил Смирнов.

— Слушаюсь, товарищ гвардии полковник. Приложу все усилия… Но врачи утверждали… — робко заговорила Наташа.