— А лошади? — спросил Януш.

— Лошадей они заберут с собой, — ответила Марыся. — Это не наши. Наших перестреляли… Другие сгорели…

— Идите в кухню, — обратился Януш к парням.

— Ни, ни, — ответил Левко. — Нам треба вертатысь… На селе заночуем…

Марыся повернулась к казакам, хотела что-то сказать им, но не смогла. Казаки тоже молчали. С минуту они смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Потом Марыся наклонилась со ступеньки и поцеловала в лоб Семена и Левко.

— С богом, — сказала она.

— Оставайтесь с богом, — в один голос ответили оба и, сев на взмыленных лошадей, умчались галопом.

Все это свершилось так быстро, что Януш не успел понять, что происходит.

— Что же мы стоим у дверей, — сказала Марыся, — пошли в дом.

— И верно, — спохватился Януш. — А я не уроню Алека?

— Сейчас возьму его.

— А знаешь, отец болен, ждет тебя, — вдруг вспомнил Януш. — Несколько недель только о тебе и говорил. Теперь уж ничего не говорит.

Билинская стремительно вошла в переднюю. Старый, очень странный двухэтажный дом пропах плесенью. Вправо и влево тянулись нетопленные пустые комнаты. Билинская миновала их, направляясь к спальне отца.

Все, что можно, вывезено было в Сквиру: ценные картины, серебро, фарфор, фортепьяно Мышинского. В кабинете стояла только бездушная машина с валиками вырезанных нот — пианола. Вид этого безжизненного инструмента как бы подготовил Билинскую к встрече с парализованным отцом. Она остановилась, глядя покинутую пианолу и словно Только сейчас поняла, что произошло с ней, что происходит вокруг. Януш, отдав спящего ребенка панне Бесядовской, стоял рядом с сестрой, оба смотрели на пианолу.

— Он очень болен? — спросила княгиня.

— Парализован.

— Неужели это безнадежно?

— Не знаю. Врач был две недели назад.

— Он в сознании?

— Не знаю. Он ничего не говорит, не может.

— Кто за ним ухаживает?

— Текла.

— А кто еще здесь?

— Только Текла Бесядовская и Станислав, да вот еще пленные…

В эту минуту отворилась дверь и вошел Станислав в старой синей ливрее с золотыми пуговицами. Остановившись у порога и склонив седую, тщательно причесанную голову, он спросил:

— Прикажете, княгиня, подать чаю?

— Вообще что-нибудь покушать. Я с самого вечера ничего не ела.

— Что у нас там есть, Станислав? — спросил Януш.

— Небогато. Но что-нибудь найдется.

Ровным шагом и с достоинством, словно выступая на сцене, Станислав удалился.

— Боюсь я туда идти, — сказала Марыся. — Узнает ли он меня?

— Еще бы. Он все время думает о тебе.

— Откуда ты знаешь? — Билинская уже с порога спальни повернулась к брату. — Откуда ты знаешь?

Януш слабо улыбнулся.

— Знаю. Он думал о тебе всю жизнь. А сейчас и подавно.

Марыся пожала плечами и шагнула в комнату.

Мышинский лежал на кровати, утонув в подушках. Виден был только его профиль. Заострившиеся черты когда-то крупного лица и багровый цвет кожи делали его похожим на какую-то гротескную куклу. Веки больного были полуопущены, он тяжело дышал.

Билинская быстро прошла те несколько шагов, что отделяли ее от кровати, стремительно протянула руку и коснулась кисти отца, беспомощно лежавшей на простыне. Она была холодная. Старый Мышинский почувствовал прикосновение и медленно пошевелил пальцами — это была левая, не парализованная рука. Веки его приподнялись, и Марыся вдруг почувствовала на себе осмысленный взгляд отца. Он сосредоточенно смотрел на нее, между широких бровей появилась складка — мысль его напряженно работала, и нечто похожее на улыбку осветило левую сторону лица.

Больной уже несколько дней ничего не говорил, но тут вдруг губы его искривились в тяжелом усилии, и он прохрипел:

— Марыся.

Билинская упала на колени у кровати и громко зарыдала.

— Отец… Ксаверий… Ксаверий… — повторяла она.

Но старый Мышинский не слышал или, может, не слушал ее. Лицо его вновь застыло, углы губ опустились. Януш стоял позади сестры и внимательно смотрел на отца. Билинская вдруг вскочила.

— Где ребенок? Где Алек? Я должна показать его отцу.

— Но ведь он у Теклы.

— Прикажи принести его.

— Прикажи… — Януш усмехнулся. — Кому? Карл ушел за мукой.

Он отправился сам, разыскал Бесядовскую в буфетной — она развернула мальчика, освободив его от всех платков, пеленок и подушек, в которые ребенок был закутан в дорогу. Мальчик показался Янушу крохотным, слабым существом — он в первый раз взглянул на племянника с нежностью.

Ребенок проснулся и заплакал. Януш попросил Бесядовскую отнести ребенка в комнату больного, а сам остался в холле — у него не хватало сил присутствовать при традиционном благословении.