П.: Вообще, да?

З.: Да. А Виктор Владимирович про Бархударова говорил… что он говорил?…

П.: Виноградов был строгий. Только что я вошел в этот коллектив Института русского языка, а Виктор Владимирович меня еще ввел в редколлегию «Вопросов языкознания», и должны мы все, редколлеговцы, выступать, пропагандируя наш журнал. Вот была такая, что ли, перемолвка: в Библиотеке Ленина, в одном из таких каких-то зальцев там, собрались члены редколлегии и посетители, слушатели (это учителя, сотрудники институтов, просто любознательные люди), и все должны были говорить о нашем журнале, чтобы увеличить число подписчиков. Я тоже выступал, но, скажу, выступал очень плохо, потому что совершенно забыл о цели и на какую-то фонетическую тему размазню развел. Виктор Владимирович меня встречает после этого и говорит: «Вы нам принесли вред», – вы представляете?

З.: Да. Представляю.

П.: «После вашего выступления ни одного подписчика у нас не может прибавиться. Вы забыли цель выступления. Вы говорили про всякие свои фонетические дела, а ведь речь идет не о том, а о журнале шла речь». Вот он очень так строго сказал: «Вы нам принесли вред», – на меня это подействовало как огонь.

З.: Я вспомнила, как он говорил про Бархударова. Ну, Бархударов же довольно мало сделал в жизни… почти ничего, надо сказать.

П.: Что Бархударов?

З.: Ну, довольно мало сделал в жизни, в смысле написал, почти ничего. Ну, вот хрестоматия есть, учебник есть – Бархударов и Крючков, там, ну, я не знаю, сколько статей… и он обычно начинал работу и никогда не кончал. И Виктор Владимирович про него так говорил: «партработник от языкознания», что он всегда был комиссаром при ком-то, при каком-то большом ученом. Вот. Но человек он был в каких-то смыслах очень хороший.

П.: Кто – Виноградов или?…

З.: Бархударов, Бархударов. Могу сказать совершенно вот такую личную вещь. Я здесь не рассказывала, как я занимала деньги, нет? Значит, был тяжелый период в моей жизни, когда мне надо было переезжать из коммунальной квартиры срочно и покупать кооперативную квартиру. Денег у меня, конечно, не было, и мне приходилось занимать, ну, может быть, у десятка или больше людей. Приходилось занимать понемногу у очень многих, и все люди вели себя по-разному. Вот я очень хорошо помню нескольких. Вот как себя вела Шведова. Она была моим непосредственным начальником. Я, значит, молодая женщина, работаю у нее в отделе, в секторе это тогда называлось. Я сказала: «Наталья Юльевна, не могли бы вы мне дать взаймы», там, «на такой-то срок», ну, не помню, там, сколько, предположим, «триста рублей». Она так на меня посмотрела и сказала: «Елена Андреевна, надо уметь жить по средствам». А у меня была ситуация критическая, но я ей не объясняла, какая. Я сказала: «Хорошо, Наталья Юльевна». После этого я стала думать, у кого бы мне еще занять. Все-таки занимать надо у людей, у которых есть деньги, понимаете? Обычные мои сверстники – у них не было денег. А были деньги у людей в основном старше меня. Я, значит, решила попробовать у Бархударова. Я подошла к нему и говорю: «Степан Григорьевич, не могли бы вы мне дать взаймы», ну, предположим, «четыреста рублей». (Громко) Я говорю: «Степан Григорьевич, не могли бы вы мне дать взаймы четыреста рублей?» Он сказал: «Хорошо, дорогая, в четверг принесу». (Г. усмехается.)

П.: И принес?

З.: Ну, конечно, принес, всё, да.

Т.: Ни зачем, ни когда вернете…

З.: Ни зачем, ни почему, ни на какой срок…

Т.: Да.

З.: Да. Вот.

Т.: «Хорошо, дорогая…»

З.: Да. Вот это вот характер, понимаете?

П.: Всем приказано было громить этих самых – тех, кто поддерживал Синявского и Даниэля… как они назывались?., (пауза) диссидентов.

З.: Да.

П.: Ну, Бархударов не мог не выступать, директором был уже Филин, он должен был, иначе он не мог бы дальше работать. И Бархударов сделал такое длинное выступление. Он минут двадцать говорил: «Нам нужен дом. Это здание не годится, оно мало. В этом доме должно быть то-то, то-то», он перечислял, там, какое-нибудь машинописное бюро, ксерокопирующий кабинет. Последняя фраза: «Что касается всей этой истории, то я ее не одобряю». (Слушатели смеются.) Он не одобряет.

Т.: Ушел.

П.: Это похоже на Реформатского. По секторам надо было выступать, честить. Реформатский начал свою речь: «Вот вы молодежь, вы не знаете, что такое фашизм, а я знаю, поэтому я так настороженно отношусь ко всем случаям, когда снова забрезжит перед нами возможность фашистских репрессий». А про кого он говорил?., говорил ли он (слушатели смеются)…

Т.:…про эту сторону…

П.:…про германцев или говорил он про других фашистов…

З.: Из чего мы заключаем, что все люди неоднозначны, в том числе и Бархударов. Он, конечно, был личность, и такая интересная, и самобытная, и всё, ну, вот как он мне давал деньги взаймы – это же очень…

Т.: Конечно.

З.:…характерная деталь просто.

Т.: Человеческая.

З.: Не каждый так… Я помню, что я еще занимала деньги у Оссовецкого, потому что они, вот все эти люди, были старше, и, в общем, можно было думать, что у них есть деньги, чтобы дать взаймы. Он мне не отказывал, не спрашивал, зачем и что, и я его спросила: «Написать вам расписку?» Он сказал: «Нет-нет, что вы. Конечно, не нужно», – вот так. Это я тоже помню.

П.: Вы про Оссовецкого?

З.: Да.

П.: Он оказался достойным человеком?

З.: Достойным, достойным. В этом смысле вот из всех этих людей так повел себя только один человек.

(Перерыв в записи.)

П.: Ламара Капанадзе перешла в мой сектор, и я получил согласие Виктора Владимировича. Ну, она села на мое место, у нас не было другого. Я пошел и сел на Ламарино место.

З.: А-а! Я помню. Дело вот в чем было. Это я вам объясню, иначе непонятно. Ламара сидела в комнате, которая принадлежала сектору Шведовой, но поскольку она ушла в другой сектор, значит, надо было это место освободить. Ну где освободить-то, куда деваться? И Михаил Викторович очень хитроумно придумал, что Ламару она прогонит, а ему сказать: «Панов, уходите из моей комнаты» (П. посмеивается), – у ней язык не повернется. И была такая рокировка сделана, действительно.

П.: На следующий же день это ее место было занято. Какая-то сотрудница пришла очень рано…

З.:…и уже села.

П.:…и когда я сунулся на Ламарино место, глядь – а там уже сидят.

Я.: Ну, и потом куда же вы, Михаил Викторович? Потом где же вы сидели?

П.: Потом был временно бродягой. Потом как-то это утряслось.

Т.: Ну университет вы вспоминаете добрым словом, Михаил Викторович? К университету как вы относились, к работе в университете?

П.: Ну, я вначале работал плохо, а потом стал работать лучше. (Г. смеется.)