Учитывая этот дух ответственности, нечего и говорить о том, что сенат не забыл семьи простых матросов, которые погибли в Константинополе и не были ни богатыми, ни знатными. Если прочесть протоколы собраний сената того времени, когда известие о поражении достигло Венеции, видно, что они пестрят записями о пенсиях, выплаченных семьям тех, кто признан убитым, а также об уплате выкупов за тех, кто попал в плен.

В протоколе сената от 10 декабря содержится первое со времен захвата города упоминание об адмирале Габриеле Тревизано. Там сказано, что сенат распорядился выдать семье Тревизано 350 дукатов, чтобы заплатить за него выкуп и вернуть ему свободу.

У нас нет сведений о том, когда Тревизано вернулся в Венецию. Но в корабельных журналах, относящихся к осени следующего года, его имя указано в списке адмиралов, патрулирующих границы для защиты от турок. Впрочем, имя Габриеле очень часто встречалось в семье Тревизано. Возможно, эта запись относится к кому-то другому.

Нам неизвестно о том, что сталось с Николо после его возвращения в Венецию. По всей вероятности, он вернулся к своей медицинской практике. Все венецианские суда, отправлявшиеся в долгие путешествия, в том числе и торговые корабли, должны были иметь на борту врача. Имя Николо Барбаро довольно часто упоминается в реестрах старших офицеров таких судов. Впрочем, это имя было довольно распространенным, так что не лишено вероятности, что в этих записях речь идет о ком-нибудь другом. К тому же надо учесть, что реестры не сообщают, какую должность этот человек занимал на корабле.

Однако Николо создал «Дневник осады Константинополя».

Эта работа охватывает все, начиная от обстоятельств, приведших к осаде, до основных событий, происходивших во время самой блокады, а также собственные наблюдения Николо. По-видимому, он составил книгу из своих ежедневных записей, добавив к ним факты, которые стали известны лишь после возвращения в Венецию.

«Дневник» был первым документом, который позволил потомкам в точности узнать, что происходило во время осады день за днем. Хотя другие рассказы очевидцев описывают большинство важнейших событий, они не уточняют, в какой именно день эти события произошли. Это не позволяло тем, кто не был там (даже современникам этих событий), составить точную хронологию.

Еще одно, что делает «Дневник» Николо незаменимым для историков и более ценным, чем все прочие рассказы свидетелей, — это его исключительная точность. Желая узнать, например, численность турецкого войска, мы найдем наиболее достоверные цифры в записях этого венецианского врача, который даже не участвовал в обороне стен.

Однако этой хроникой, наиболее точным и взвешенным отчетом об осаде из всех существовавших, в буквальном смысле пренебрегли. Ей уделялось меньше внимания, чем посланиям кардинала Исидора, устрашавшего Ватикан, затянутому повествованию Убертино, расхваленному римскими интеллектуалами, или рассказу Тедальди, который использовался для разжигания страстей будущих крестоносцев во Франции.

До 1837 года, когда «Дневник» был признан важным историческим документом и помещен в библиотеку Марциана в Венеции, он пролежал практически нетронутым в семейных архивах семьи Барбаро. Когда Гиббон в 1783 году завершил свой труд «История упадка и разрушения Римской империи» рассказом о падении Константинополя, он даже не знал о существовании «Дневника» Барбаро. Ему пришлось обойтись лишь греческими источниками.

Отчет Диедо венецианскому сенату не сохранился. Однако ясно, что Николо должен был сыграть значительную роль в его составлении. Эти двое вместе отправились в Галату после падения Константинополя, проведя вместе три недели по пути из Негропонте, в течение которых Диедо, несомненно, начал писать свой отчет. Во всяком случае, разумно предположить, что объективность и точность наблюдений Николо Барбаро были хорошо известны правительству Венеции.

Несмотря на наличие нескольких фактов, которые Николо вспоминает не совсем точно, и, пожалуй, нескольких вспышек неприязни к генуэзцам, его «Дневник осады Константинополя» остается единственным наиболее достоверным отчетом о последних днях Византийской империи.

Учитывая постоянную двусмысленность действий генуэзцев во время осады, возмущение Николо кажется вполне терпимым для записок такого рода. На самом деле оно скорее делает повествование более оживленным.

Джустиниани храбро сражался на передовой. Несмотря на его молодость и на то, что он был наемником, сражавшимся ради выгоды, этот человек стал единственным генуэзцем, завоевавшим искреннее уважение и венецианцев, и греков. А они по большей части питали к генуэзцам весьма смешанные чувства. Однако при всем к нему уважении с их стороны, оно полностью исчезло из-за трусости, проявленной им в последние часы битвы.

Когда Джустиниани перенесли на его собственный корабль, ему была оказана помощь. Его судно покинуло Золотой Рог вместе с остальными. Вместе с ними оно до вечера простояло за заградительной цепью, ожидая отставших. За это время он не мог не заметить странной атмосферы, окутавшей город после того, как стена была взята, или того, как другие западные суда, по-прежнему запертые в бухте Золотой Рог, были атакованы и разграблены турецкими кораблями.

Хотя его наемники по-прежнему относились к нему с уважением, несмотря на поступки, матросы на борту корабля, тоже генуэзцы, не могли скрыть своего смущения, вызванного постыдным поведением Джустиниани. Вероятно, это ранило гордого командира больнее, чем турецкие стрелы.

Через три дня после ухода из Константинополя Джустиниани скончался на борту своего корабля.

Для другого генуэзца, магистрата Галаты Ломеллино, дни, последовавшие за падением Константинополя, оказались ужасными из-за смешанного состояния тревоги и беспомощности, в котором он пребывал.

29 мая, сразу после получения известия о том, что османские войска прорвали оборону городской стены, Ломеллино послал гонца султану, прося его об официальном подтверждении нейтралитета Галаты. Мехмед согласился принять гонца, но ничего не ответил.