— Стой! — движимый смутным предчувствием, крикнул Коломейцев механику и, спрыгнув на землю, пешком подошел ближе. Из разговоров сбежавшихся танкистов он узнал о смерти комбата. Когда майору доставили очередной пакет, он открыл верхний люк и высунулся наружу. Пролетавшей мимо болванкой Барсукову оторвало голову. Витяй замер и не стал подходить ближе. Да и какой был в этом смысл? В памяти тут же возникли слова Ивана Евграфовича о расставании с головой. Предчувствия предчувствиями, но чтобы так буквально…

Коломейцев окинул взглядом картину перед ним — танкисты открыли люки, лезли внутрь, но Витяй понимал, что то, что они сейчас достанут из башни, уже не будет иметь никакого отношения к Ивану Евграфовичу Барсукову. Коломейцев нащупал на груди под комбинезоном в кармане гимнастерки переданное ему письмо и застегнул клапан кармана на пуговицу. Затем посмотрел куда-то выше, в сторону деревьев, постоял несколько секунд и, развернувшись, решительно двинулся к своей машине.

— Лезь в башню! — еще издали крикнул механику.

И, привычно занырнув в водительский люк, ухватился за рычаги. Расшвыривая землю из-под траков, «тридцатьчетверка» рванула к концу перелеска.

Они расположились сразу за опушкой леса, там, где начиналось поле с золотистой спелой пшеницей. Неубранные хлеба медленно осыпались. В конце августа тысяча девятьсот сорок первого года убирать их было некому.

— Бросьте, Цойлер, — морщась от боли, проговорил Кнапке.

Обе ноги его были прострелены автоматной очередью.

— Лежите спокойно. — Земцов сноровисто обработал и перебинтовал раны. — Уж поверьте, кое-что я в этом понимаю. Не смертельно.

— Вам со мной не уйти.

— Ну, это мы еще посмотрим.

Два дня назад посланная в глубокий рейд за линию фронта группа лейтенанта Кнапке совершила налет на штаб одной из советских частей. Диверсанты, одетые в форму бойцов РККА, проникли на охраняемую территорию штаба. Неожиданно применив стрелковое оружие и ручные гранаты, они уничтожили советскую штабную колонну, передвижную радиостанцию, захватили оперативные документы. Однако в преследование перешел оказавшийся поблизости отряд НКВД. Вскоре чекисты прижали группу Кнапке к болоту в лесном массиве. После кровопролитного ночного боя на сухую лесную поляну выбрались всего четыре человека: Земцов, Кнапке, Хубе и Берзиньш. На боку у лейтенанта висела пухлая полевая сумка с захваченными документами. Они полагали, что им удалось оторваться, и скрытно расположились на дневку. Но к вечеру следующего дня выяснилось: преследование продолжается. Сегодня на рассвете в перестрелке был убит Берзиньш. А прежде чем скрыться в очередном перелеске, получил автоматную очередь по ногам Кнапке. Земцов и Хубе теперь по очереди тащили его на себе. К этому моменту они во второй раз оторвались от преследователей. Но гарантировать, что их не атакуют снова, разумеется, никто не мог.

— Плотно на хвост сели, — утирая пот, проговорил увешанный оружием и амуницией Хубе.

Сейчас его отправили наблюдать за полевой дорогой. Августовский день выглядел совсем тихим и мирным. Закончив бинтовать, Земцов распечатал плитку шоколада. Заставил отказывавшегося лейтенанта съесть несколько кусочков и запить их коньяком из фляги. Сделал небольшой глоток сам, промокнул губы тыльной стороной ладони. В траве совершенно беспечно стрекотали кузнечики.

— Как вас зовут? — неожиданно спросил Кнапке после долгой паузы.

Земцов в первое мгновение даже не понял, о чем он. А когда догадался, поглядел на все равно продолжавшее быстро бледнеть, с большими темными кругами под глазами лицо Кнапке и после короткой паузы ответил:

— Александр Николаевич.

— Очень приятно. — Командир диверсионного взвода судорожно сглотнул и попытался улыбнуться уголком рта.

— Вас потянуло на лирику? — довольно жестко поинтересовался Земцов.

Кнапке, как будто не слыша его интонации, приподнялся на одном локте и вдруг произнес вместо ответа:

— Ведь вам плевать на нас, немцев. Вас интересует только ваша война с большевиками. Ведь так, признайтесь?

— Потянуло, — констатировал за лейтенанта Земцов. И, закурив, спокойно поинтересовался: — Вам отвечать или вы сами все знаете?

— Ну да, вы скажете, что нам точно так же плевать на вас, русских.

Кнапке снова откинулся на спину. Глядя прямо в синее небо с бегущими по нему белыми облаками, произнес, отвернувшись от собеседника:

— И будете совершенно правы.

— К чему тогда этот разговор? — уже без тени иронии, спокойно и даже немного грустно поинтересовался Земцов.

— Но все-таки ответьте, — вновь приподнялся на локте Кнапке. — Мне любопытно: что вы думаете об этой войне?

Земцов долго молчал. Потом произнес с нескрываемой горечью:

— Я думаю, что на этой войне нет ни одной правой стороны. Вы подметили совершенно верно: для меня была и остается главной война с большевиками. Она не кончалась никогда. Поэтому я здесь. Что будет дальше — не могу вам сказать. Единственное, чего мне бесконечно жаль, как тогда, так и теперь, — так это того, что опять льется русская кровь. Впрочем, как и всю последнюю четверть века. Без остановки.