Панков умолк. Сердце кольнуло острое чувство недовольства собой: высказался безалаберно, никого, наверное, не убедил. Словно в подтверждение этой безрадостной мысли, председатель сказал:

— Фантазии у тебя, товарищ Панков, много. Троллейбусы там всякие. Надо смотреть трезво, практически…

— Кстати, практический вопрос, — вставил Самойлов. — Общественное питание на фермах вы можете организовать. В статье об этом сказано как-то вскользь, туманно. Насколько я понимаю, суть дела в том, что колхоз не дает продуктов. Вернее, дает, но по базарным ценам.

— Хозяин не я — колхозное собрание. Поставим вопрос, как решит, так и будет.

Самойлов взял районную газету и, подняв глаза на председателя, сказал:

— Мы тут хорошо, по-моему, поговорили. Что касается статьи в районной газете, то мне показалось, что вы, Фрол Кондратыч, как-то пренебрежительно отнеслись к ней. Может быть, это и не так на самом деле. Во всяком случае, в редакцию надо послать ответ. Вы, наверное, соберете правление, обсудите статью.

Гуменюк помрачнел, но кивнул утвердительно:

— Обсудим.

— Вот и хорошо.

Панков почувствовал, что беседа подошла к концу. Он подался вперед, словно хотел напомнить что-то секретарю. Тот понял.

— И еще одно, — сказал он Гуменюку. — Одолжите Панкову трубы…

Гуменюк сделал протестующий жест.

— Под мою ответственность, — успокоил его секретарь. — Если не вернут, обещаю достать трубы. Хотите, письменное обязательство напишу?

— Зачем же письменное? — криво улыбнулся Гуменюк.

— Если верите на слово, еще лучше. Значит, заметано!

И протянул руку сначала Гуменюку, потом Панкову. Заглянул заведующему в глаза и с улыбкой сказал:

— Это хорошо, что у вас есть такие «фантазии». Без них коммунисту нельзя.

Уткнувшись в подушку, Аня плакала горючими слезами. Варвара сидела на своей кровати и тупо смотрела на подругу.

— Перестань, ну, — наконец проговорила она, — не стоят они того, чтобы так убиваться.

Плечи Ани вздрагивали. Она и верила и не верила Варваре. Больно было даже подумать, что Игнат обнимал другую девушку. Она, пожалуй, и не убивалась. Просто скопилась на душе горечь и пришла пора ее выплакать, а Игнат тут совсем ни при чем. Нет, Игнат, конечно, имеет к ее слезам отношение. Неужели он может говорить другой такие же слова, какие говорил ей, Ане? Это просто невозможно. Почему же невозможно? Вот она, Аня, могла бы поцеловать, например, Семку так же, как целовала Игната? Да никогда в жизни! А Игнат…

Варвара проглотила подступивший к горлу комок: ей тоже захотелось плакать.

— Ну, Анька, перестань же, — уже сквозь слезы сказала она. — Никого твой Игнат не обнимал, все я соврала… — И заплакала в голос.

— Зачем же ты соврала? — Аня приподняла опухшее от слез лицо.

— Не зна-аю, — рыдала Варвара, — паскуда я, потому и соврала. От зависти, должно… Ой, прости меня, подружка, подлая я!..

Аня пересела к ней и принялась успокаивать.

— Чего ты, глупая, на себя наговариваешь? А вот и не подлая ты, а хорошая. Ну перестань!

Опять она и верила и не верила Варваре, но от сердца словно камень отвалили. Она еще немного поплакала, уже легкими, освежающими душу слезами.

Наплакавшись, подруги улеглись рядышком, на одной кровати, и уснули сразу, как по команде. И спали крепко, без сновидений, до самого утра.

А Игнат так и не сомкнул глаз. Это была, кажется, первая бессонная ночь в его жизни. Его терзали угрызения совести (черт бы побрал эту подлую девку!), томило собственное бессилие, мучила неизвестность — как же теперь будет с Аней? Она и смотреть не захочет в его сторону. И поделом ему! А что, собственно, произошло? Ничего же не произошло… Но кривить душой Игнат не мог и не хотел. В который раз вспоминалось ему лицо Варвары с прищуренными любопытными глазами. Ух, как он сейчас ее ненавидел, эту Варвару!

К утру Игнат решил — с фермы придется уйти. Видеть Аню, ходить с ней по одним стежкам и в то же время быть от нее отлученным — нет, это ему не по силам.

У него хватило выдержки ничем не обнаружить своего душевного смятения перед Семкой. Тот ничего не заметил, а Федька спросил:

— А ты не заболел?

— Откуда это ты взял?

— С лица здорово спал, — озабоченно, по-взрослому сказал Федька.

У Игната защипало в горле. Ах, Федька, Федька, милая душа! Он притянул парнишку к себе и сказал: