«Почему же враждебно?» — спросил он себя. Повторил вопрос еще раз, поднял опрокинутое ведерко и вышел из хлева, придерживая одной рукой полы подрясника, чтоб не мести им сухой козий навоз. Он решил ополоснуть лицо водой у источника, полагая, что, если он ополоснется холодной водой, вода его освежит и он догадается, кто же высосал козье вымя до такой степени, что оно обмякло и съежилось, точно старая кожаная рукавица. Сам он тоже чувствовал себя обмякшим и помятым, вроде выпотрошенного гриба-дождевика, словно это его деревенский дурачок долго мял и тискал под мышкой, пока он не перестал выпускать из себя дым, а потом выбросил.

И он, засучив рукава, стал умываться, уповая на то, что умывание принесет ему разгадку тайны. Он умылся, ото лба пошел легкий пар, но догадаться ни о чем не догадался и пошел к церквушке посмотреть, там ли еще незнакомый человек ниоткуда. По дороге он увидел ежа, зверек выглядывал из дверей хлева, его вишневые глаза, казалось, совсем вылезли из орбит.

Хотите знать, откуда взялся этот альбинос?.. Года за два или три до этого в монастыре появилась змея, и монах несколько раз рассказывал о ней Йоне и Тодору Аныме. Отыскать и убить змею в зарослях бурьяна нелегко, потому что змея ловко прячется, но, если найти ежа и пустить его в обитель, еж благодаря своему обонянию найдет змею и уничтожит ее. А если змея — самка и успела отложить в земле яйца, то еж и яйца змеиные выроет из земли и уничтожит. Так говорили и Йона, и Тодор Аныма, но попробуй-ка поймай ежа…

Как-то раз, когда Йона и Тодор Аныма в долу Усое заглянули за одну щербатую скалу, они увидели, как среди бурьяна и цветов еж преследует змею. Змея пыталась оторваться от преследователя и уже наполовину вползла на скалу, но еж догнал ее и вцепился ей в хвост. Змея стремительно выгнулась, попыталась вывернуться, но хватка у ежа была мертвая, и он, шумно свистя носом, прикончил змею у них на глазах. Пресмыкающееся вытягивалось, подрагивая, а еж, не переставая сопеть, проворно хлопотал вокруг него. В это время Тодор Аныма топтался возле своих собак, которые перескочили через скалу и теперь, ощетинившись, на кого-то рычали. Подойдя к ним поближе, Йона увидел нескольких ежат, прижавшихся к скале. Тодор Аныма нагнулся и поднял одного ежонка с вишневыми глазами и почти белыми иголками; глаза его очень напоминали глаза бекаса. Дремавший в темном углу хлева альбинос и был тем ежонком.

Ежи-альбиносы очень редко попадаются в наших краях, куда чаще они встречаются в Испании, Франции, Алжире, а также в Греции. Сильное впечатление производят не столько их белые иголки, сколько выпуклые удивленные красные глаза. Тодор Аныма тут же решил, что принесет ежа в дар монастырю. «Раз я не могу принести в дар ерусалимку, как это сделал мой дед, — сказал он Йоне, — подарю хоть этого белого ежонка, которого ты называешь альбиносом!» Доситей с признательностью принял альбиноса и выразил надежду, что тот подрастет и будет охранять монастырь от гадов. «И кроме того, — сказал он, — монастырю будет очень к лицу растить белого ежа». Альбинос вызвал разговор о всякого рода дарениях, и Тодор Аныма спросил Доситея, почему его дед, посетив гроб господень, привез именно такую ерусалимку, а не, скажем, ерусалимку с распятием, с Вифлеемской звездой или с Богородицей? «И нет ли здесь какой путаницы, — спросил он еще, — потому как мы знаем, что обрезают, к примеру, турок, а вовсе не христиан?»

Доситей в ответ на это объяснил, что апостол Павел говорит в своем послании к римлянам: обрезание полезно, если исполняешь закон; а если ты преступник закона, то обрезание твое стало необрезанием. Итак, если необрезанный соблюдает постановления закона, то его необрезание не вменится ли ему в обрезание, и необрезанный по природе, исполняющий закон, не осудит ли тебя, преступника закона при писании и обрезании? Вот что говорит и спрашивает апостол Павел, и потом он дает ответ римлянам. Но поскольку этот вопрос продолжал обсуждаться, то апостол Павел направил послание и к коринфянам, чтобы дать и им пояснение в том смысле, что обрезание — ничто и необрезание — ничто.

Все это монах объяснил Тодору Аныме и, поблагодарил его за дарение, посоветовал ему не закутывать так голову, лоб и подбородок, а широко открывать лицо, ибо лицо человека — это лицо бога.

На Тодора Аныму эти слова монаха произвели сильное впечатление, он размотал свои шарфы, но, когда Йона взглянул на его глаза, ему все равно показалось, что тот закутан, как турчанка, потому что таинственность исходила из его затуманенных глаз. Доситей тоже уловил эту таинственность во взгляде Тодора Анымы, перекрестился и перевел взгляд на ежонка. Ежонок шариком свернулся в траве. «Милая скотинка божья!» — с умилением сказал Доситей и наклонился, чтобы погладить ежонка, но тот только вздрогнул от этой ласки и еще крепче сжался в комок.

Так альбинос поселился в маленькой монастырской обители, со временем подрос, окреп и часто бегал по двору, особенно когда монах поднимался на звонницу и бил в колокол. Для божьей скотинки это бывало истинной радостью, а сама она весьма украсила обитель, гораздо лучше, чем это сделали бы, например, цесарки или японские петушки.

Ласковый зверек привязался к козе, постоянно вертелся около нее, а когда бывал не с ней, можно было увидеть, как он бродит по рассаднику, к чему-то прислушивается, принюхивается или рыщет туда-сюда, занятый своими, ежиными делами. Среди нежных виноградных листьев глаза его казались темно-розовыми.

Так и не догадавшись, кто же выдоил монастырскую козу, монах шел по двору, бренча пустой медной посудиной. Мимо его ушей проносились с пасеки пчелы, те, что только вылетали, издавали высокий и резкий звук: жин-н… жин-н… жин-н, а те, что возвращались с полей, обремененные тяжелой ношей, гудели басовито: жы-ын… жы-ын… жы-ын… Он вошел в открытую церковь. Там он предполагал увидеть незнакомца в форменной фуражке и здоровенных красных башмаках, но храм был пуст. На ерусалимку, пожертвованную Анымами, падал солнечный луч, высветляя одного из раввинов — того, который поправлял свой кожаный чулок.