– Под Ораной проводятся раскопки? Я не знала.
– У Оры обострился взгляд: она владела потрясающим даром трезветь в моменты раздумий.

– Да, проводятся. Мама обнаружила скрижаль, где рассказывается легенда о том, что некогда Орана, я говорю о самом городе, была горой, состоящей из четырех платформ.
– Я вытянул руку, так чтобы все могли видеть медальон.
– Низшая - самая большая - торговая, потом ремесленники, дальше - заседания. А на вершине - четвертая, королевская платформа...

– Интересная легенда. Я готова спорить, это так и было. Орану-то в воздух поднимали искусственно. Все держится на генераторе.
– Монахиня кивнула и положила голову Руми на плечо.

Стижиан, будучи уравновешенным монахом, виду не подал, однако в его мыслях разразился целый фейерверк не совсем понятных мне изречений в адрес Оры. Ох уж эта ревность.

– Это...
– Я решил занять мысли друга, прежде, чем его голова взорвется.
– Лишь одна из миллионов тех вещей, что я видел. К сожалению...

Да, мне придется им врать.

– Когда я очнулся, все это смыло словно сон.

– То есть...
– Стижиан осушил бутылку и громко пнул Руми по колену, так, что тот зашипел как кошка, которой наступили на хвост.
– Эм... Ты...

– Я обязан тебе и твоей мании спасать людские жизни. Мать же собиралась остановить мое сердце. Не будь тебя там, меня бы не было здесь.

Стижиан не ответил: мы несколько секунд просто смотрели друг другу в глаза, прежде чем полились новые вопросы:

– То есть... Во время своей комы ты был неким... всевидящим оком?
– Брови Оры поднялись ещё выше.

– Да.
– Меня выдала моя бесстыдная улыбка, смысл которой, Стижиан, как человек, знающих меня здесь лучше всех, очень быстро разгадал.
– И видел я очень пикантные моменты вашего с ней бытия...

Как бы он по мне ни скучал, а старая привычка чуть что пытаться мне врезать у него осталась.

Он привстал, но резким рывком Руми опустил его обратно на стул.

– Вот выздоровеешь, мы с тобой поговорим.
– Припугнул он меня, и в его мыслях отразилось именно это. Стижиан изменился, но мне пока не было ясно хорошо ли это, или плохо.

Но я не выздоровею, никогда. И ему не стоит об этом знать.

– Если ты не хочешь, чтобы я начал рассказывать всем кому не лень подробности, давайте не будем обо мне...

– Амит!
– Ора вскинула свободную от рюмки руку.
– Тебя не было три года! Ты говоришь, что видел.. всякое, и не хочешь, чтобы мы о тебе разговаривали? Мы...
– Вот теперь она выглядела пьяненькой.
– Очень рады тебя видеть.

– А раз так, давайте лучше просто повеселимся.
– Кажется, мне почти удалось отвести разговор, и, о чудо, все со мной согласились.

– Предлагаю потянуть кота за хвост.
– Монахиня поднялась с плеча Руми и откинулась на стул так, что тот стал стоять только на одной ножке.

– Предательница.
– Шикнул нериец и вскочил с места, пряча хвост под полами длинного плаща. Ора рванула за ним.

Тео и Стижиан переглянулись, давясь не тихими смешками, и подняли кружки:

– За Амита Лоури!
– В один голос произнесли они.

– За ужасного шутника!
– Сказал Тео.

– И худшего в мире друга!
– Добавил Стижиан.

А мне совершенно не было обидно, даже напротив. Я чувствовал себя как дома.

На дворе было где-то семь вечера, едва начало темнеть, а наша шумная компания, не считая меня, уже завывала громкие песни, заставляя большинство завсегдатаев тихонько покидать заведение.

Дримен, хочу заметить, хорош в прививании не только знаний, но и дурных привычек.

Спровоцировав между Ветру небольшое состязание, где они меряются силушкой и красуются перед дамами, мне удалось проскользнуть через входную дверь и опуститься на крыльцо сбоку от входа.

Голова гудела неимоверно, ломило глаза. Мне лишний раз было трудно смотреть куда-то периферическим зрением. А когда болят глаза и голова, то уже начинаешь становиться медленным и готовым упасть где-нибудь, только бы прилечь и хоть как-то замедлить пульсацию в висках, затылке, темечке, горле и так далее...

Крепко сжав зубы, я подошел к краю крыльца, кинул трость на пол и медленно, стараясь не делать резких движений, присел и свесил ноги. Мое умение переносить боль исчезло вместе с физической силой и выносливостью. Я никогда не был бесконечно терпелив к боли, как Стижиан или Милф с Маретти, но довести меня до того, чтобы я замер и не шевелился, было практически невозможно.