Утром следующего дня двери двадцать шестой палаты с грохотом распахнулись, и на пороге возникла располневшая, круглощекая девушка с небольшим животиком. Её кудрявые волосы были собраны в пучок на затылке, и несколько прядей спадали на лицо.

Когда она вошла, в комнате повисла недолгая пауза.

Стижиан, рассказывавший своему младшему брату, что да как произошло в Гране, резко прервался, уставившись на мать своего будущего племянника. Руми же, практически лежащий на подоконнике и довольствовавшийся лучами утреннего солнца, падавшими ему прямо в глаза, вдруг выпрямился и даже проснулся. Один только Лухс, спавший до этого почти сутки, не удосужился поднять голову и продолжил поглощать содержимое небольшой кастрюли, из которой разносился тонкий запах бульона.

Дримен чуть было не встал с кровати, едва завидел Лексу, но грубым усилием, старший брат удержал его в постели.

– Дримен...
– Глаза девушки стали мокрыми, и едва она дошла до своего супруга, как по её щеками потекли крупные бусины слёз.
– Я так испугалась... О Богиня, как я рада, что все обошлось, Дримен... Милый...

Маг с трудом улыбнулся краешками губ: у него пока что не слишком хорошо получалось управлять воссозданными тканями и мышцами. Рукой, не задетой болезнью, он стал гладить плачущую жену по волосам.

Когда она, наконец, подняла голову от уже взмокшей от слез больничной рубахи и села на постель, вынудив Стижиана подвинуться, рука Дримена соскользнула вниз и опустилась Лексе на живот. Мягкий, горячий живот.

Решив не мешать воссоединению семьи, а монах как никто другой сейчас понимал их чувства, он кивнул Руми и вышел из палаты. Следом за ними, чувствуя нелегкий конфуз и немалый душевный подъем, поплелся и Лухс, на ходу карябающий по дну кастрюли.

– Нас, кажется, друг другу так и не представили.
– Улыбнулся Стижиан серому, словно камень, юноше и протянул ему руку.
– Стижиан Ветру.

Перехватив кастрюльку, тот ответил ему рукопожатием.

– Лухс...
– Он кинул тревожный, но не испуганный взгляд на Руми и добавил.
– Лухс Сайланте, - и протянул руку кошке.

– Астируми Неро.
– Улыбнулся тот.
– Что ты так хитро на меня смотришь? А?

– Н-ничего.
– Лухс замялся и прильнул к краю кастрюли, выливая остатки бульона прямо в рот.

– Как себя чувствуешь?
– Спросил Стижиан, когда они уже подошли к окну, под которым стояла широкая, но недлинная лавочка.

– О! Потрясающе! Никогда не думал, что смогу излечить такую болезнь.
– Он поставил кастрюлю на лавочку и принялся разматывать бинты, перетягивающие всю руку от запястья до предплечья.

– Ора сказала мне, что ты не должен был использовать свою кровь. Это бы убило тебя...

– Я толком и не использовал.
– Лухс усмехнулся, но с грустными глазами стал взирать на тонкий белый шрам, уродующий руку.
– При помощи своей, вполне себе человеческой, крови я сообщал крови несчастных свинок верную информацию и форму. Использовал её для кое-каких биологических махинаций. Что вы так на меня смотрите?!

– Сайланте...
– Проурчал Руми, в то время как в его голове что-то мелькало. Возникшая в затылке боль вынудила его перестать думать об этом.
– Клянусь, я знаю о тебе и твоем народе... Только вспомнить не могу.

– А я знаю о твоем и всё прекрасно помню, но, уж прости, поведать ничего не могу. Когда я сбежал из дома, чтобы не быть размазанным по земле собственным отцом, я поклялся ему, что сохраню в тайне всё, что видел и слышал дома.

– Ты сбежал из дома?
– В один голос спросили кошка и монах, и их брови одновременно поднялись.

– Ну... Да. Чтобы поступить в академию наук. И стать врачом. Это было пять лет назад.

– А зачем тебе это? Ты же можешь исцелить что угодно!
– Руми пребывал в настоящем недоумении.

– Тоже самое сказал мне и отец, и вся семья. Но видишь ли, мы лечим вслепую. Лечим, и всё. В большинстве случаев мы даже не знаем, какой орган залатываем! И меня это бесит! Бесит!! Честное слово! Никаких тебе знаний о болезнях, ни о том, как работает человеческое тело... Вот я и сбежал...

– В десять то лет?
– Усмехнулся монах.

– Угу.

Наступило спокойное, отличающееся отсутствием неловкости, молчание. Стижиан почувствовал прилив горечи к горлу.

Руми смотрел на него, и прекрасно понимал, что тот собирается спросить у ушедшего в себя Лухса, и ему было чуточку больно от этого.

Монах переступал с ноги на ногу, скручивал себе пальцы и старался как можно реже окидывать взглядом серого юношу. Наконец, спустя аж три минуты, он выдал:

– А ты можешь взглянуть на ещё одного больного?

Лухс дважды моргнул и закивал головой, пожав плечами.