Шрифт:
— Из бетона?
— Дайте ему завершить мысль, — послышался возглас. — Пусть выложится.
— А что выкладывать-то? Нет ее, мысли!
— Тихо! — поднялся за столом президиума секретарь горкома комсомола. — Навалились на парня всем кагалом. Смеетесь. А ему с горы, может, виднее… Давай, взрывник, продолжай!
Янка стоял, набрав воды в рот.
— Чо молчишь-то? — заухмылялся парень, сидевший на первой скамье. — Колдуй! Погулять в парке охота.
Секретарь горкома постучал карандашом по графину с водой:
— Здесь идет деловой разговор, а не вечер сатиры и юмора. Прошу, успокойтесь. Говори, товарищ Костюкевич, конкретно, о главном.
И когда Янка, наконец, изложил свой замысел, секретарь горкома даже встал. Схватив оратора за руку, усадил рядом с собой.
В зале воцарилась тишина.
Предложение Костюкевича ошарашило всех своей неожиданностью.
Суть мысли, поданной взрывником, заключалась в следующем: завезти в парк не менее сотни телеграфных столбов, выписать зеленой краски, войлока и еще — кровельного железа…
— Хлопцы, да это же здорово! — вскочил с места Ладейников. — Целиком поддерживаю.
С топорами, стругами, с пилами и лопатами пришли комсомольцы в парк на очередной общегородской субботник. Одни принялись копать ямы, другие — строгать столбы, обматывать их снизу войлоком, третьи — возились с краской.
Обыкновенные телеграфные столбы, впрочем, не совсем обыкновенные — к ним прикоснулась рука художника, — и они, как вулкан, ударивший в небо, моментально изменили пейзаж. Когда столб одним концом опускали в яму, на другом его конце уже были прикреплены искусно вырезанные из железа, выкрашенные в зеленый цвет, «пальмовые» листья. Поистине, как в сказке, поднимались эти невиданные, экзотические деревья! Тенистые аллеи вырастали буквально на глазах, и сами их создатели взволнованно ахали от восторга.
Раскинув большие темно-зеленые листья, «пальмы» ласкали глаз, манили к себе в тень, и неискушенному человеку трудно было поверить, что они не настоящие. Разве что во время сильного ветра, когда они не шуршали листвой, не шумели, как обычные деревья, а скрежетали, как ветряные мельницы. Впрочем, это никого не удивляло.
15
Колька выпрямился и сильно подул в отверстие утюга. В лицо тотчас ударил пепел. Он чихнул, протер глаза: черт бы побрал эту технику, как только бабы с ней справляются! Сплюнул, стал размахивать утюгом, будто поп кадилом: скорее бы нагревался. Из утюга сыпались искры, он притаптывал их ногой: чего доброго, еще пожар случится!
Наконец, белые чесучовые брюки выглажены. Став на табурет, осторожно сунул одну ногу в штанину, затем — вторую: не помять бы! Осмотрел себя, а что — не зря переплатил барыге! Брюки что надо, первый сорт!
Спрыснув одеколоном лицо, галстук, Колька степенно вышел из барака, держа на руке новый плащ. Дождем и не пахло, но как можно не похвалиться обновкой!
Богобоязный давно присмотрел Галину: цветок — не девка! Намеки всякие делал, баловал подарками, а вышло впустую. Вернулся он как-то с работы, а соседка говорит: «Галина замуж вышла». — «Как?» — «А вот так, взяла и вышла». В клочья разорвал Колька новую сатиновую рубаху. Последнюю тарелку разбил. Плакал, сидя на полу, как ребенок. Этому, правда, помог Бахус, с которым к тому времени он крепко снюхался. Да не в том дело, причиной была, ну, конечно же, неблагодарная Галка! Обидно ему. Столько денег на нее истратил! Самые серьезные намерения имел. Судьбу в ней свою видел, а тут — надо же — откуда ни возьмись, Вадим — каналья! Он же, пакостник, и ухаживать, как следует, не умел. Скрипел зубами Колька, волосы на себе рвал: такую кралю проворонил! Три дня водку пил, не выходил на работу. Хоть и мужик он крепкий, а чуть было не рехнулся.
И как обрадовался, узнав, что семейное счастье у молодых с первых же дней пошло наперекос. Вскоре Вадим бежал, оставив затяжелевшую Галку. Не любил, подлюга! Зря, выходит, голову морочил… И Колька решил: пришло его время. Слух пустил — отцом Аленки назвался. Но тут будто гром с чистого неба — этот матрос!.. И что его привело сюда! Мог же после службы в любой другой город поехать, мало городов, что ли? Вообще матрос какой-то чудной, и сам не женится, и ему, Кольке, не дает. Точь-в-точь, как в комедии, которую в клубе разыгрывали и которая называется «Собака на сене». Истинно так!
Мысли о Галине постоянно терзали Кольку. Он готов был явиться к ней и со всей серьезностью сказать о своем отнюдь не праздном намерении. У него теперь есть все возможности привести молодую жену в свои хоромы. Правда, живет он в комнате не один, вместе с напарником Венькой, но сейчас напарник в отпуску и для женитьбы — самый момент. Вернется Венька, глянет, а на его койке женщина с ребенком: слова не скажет, соберет манатки — и в общий барак. Хлопец он свой. Хуже, если Галина переезжать не захочет. Как тогда? А никак, он сам переедет к ней. Трудно, что ли? Сундучок в руки — и через дорогу. Вполне нормально!
Строя в уме всевозможные планы, Колька, как и подобает жениху, важно переступил порог барака и постучал в дверь Гали. Открыла Настя, держа Аленку на руках. Колька прошел к столу, где сидели трое Настиных детей — девочка и два мальчика, дал по конфетке. Аленке — протянул шоколадку:
— Иди ко мне. Ну?..
— Свово папку забула, — залепетала Настя. — Иди, не бойся.
— Мой папка уехал… Вот! — ответила Аленка. — Однако потянулась за шоколадкой. — Дай скушаю!