— Болтунья! И в кого ты такая уродилась?

— Так в тебя же, мама! — вскочила Аленка. — Ты вчера сама говорила.

Женщины смеялись, а Платон, стараясь отвлечь девочку от разговоров взрослых, стал кормить ее борщом из ложки, словно она не могла есть самостоятельно. Затея понравилась Аленке, и она восприняла ее как своеобразную игру. Приняв чайную ложку борща, закрывала глаза и шептала: «Еще!» Он черпал, подносил ко рту: «Пожалуйста!»

Вдруг она замотала головой: хватит — и сползла с его колен под стол.

— Спасибо! — послышалось оттуда.

Налили еще по рюмке. Вспомнили Янку, и Платон тотчас предложил выпить за него, молодого авиатора, который в эти минуты, наверное, находится высоко за облаками:

— За тех, кто в небе! — громко произнес он.

Галина опять пригубила и отодвинула рюмку в сторону:

— Не могу. Не привыкла.

Не допила и Роза.

— Аленка, — вдруг сказала она. — Ты где? А ну вылазь! Нам же цветы полить надо!

Цветы росли рядом с землянкой, где Янка раскопал участок земли и обложил его камнями.

Зачерпнув ведро воды из бочки, Роза понесла его к грядке астр:

— Бедные, совсем завяли!

Аленка выплескивала по кружке на каждый цветок и опять тянулась к ведру. Вода стекала с грядки, девочка преграждала ей путь ладонями. Потом, забыв про грязные руки, хваталась за платье, за лицо.

— Как есть мурзилка! — воскликнула Роза. И хотела было отобрать у нее кружку, запретить копаться в земле, но та ни за что не желала расставаться с таким занятием.

У оставшихся в землянке было о чем поговорить, но они молчали. Не хватало прежней доверчивости, душевной чистоты, той первой звездочки в небе, которая вспыхивает для влюбленных один раз.

— Что с Вадимом? — спросил он.

— Все так же, ничего о нем не знаю.

— А если узнаешь? Тогда…

— Не собираюсь узнавать. Мне это совершенно не нужно.

Молчание опять прихватило их, будто мороз речку. Испытывая вину друг перед другом, они сдерживались в суждениях, хотя, как им казалось, были в меру искренни и доброжелательны.

— Слыхал, в институт вернулась.

— Учусь на втором курсе. — И пояснила, что теперь ей куда легче. Подросла Аленка, да и почти весь день находится в садике. А вот к зиме откроется круглосуточная группа, совсем хорошо будет. — Как видишь, все складывается в мою пользу.

— У тебя и так все хорошо, скоро получишь высшее образование, а мне еще на рабфаке коптеть.

— Один год остался. Не заметишь, как пролетит. — А сама подумала: «Не сорвался бы… неважное у него настроение». И вспомнила, как он мечтал стать инженером-строителем. — Ты прав, создавать — это прекрасно! Верю, и рабфак закончишь, и поступишь в институт…

Было приятно, что она ценит его личные качества, верит в его силы. Улыбается.

— С твоей помощью!

— С моей?.. Преувеличиваешь. Я бессильна. Какая от меня помощь?

— Наоборот — всесильна! Ты, может, одна-единственная, ради которой хочется дробить камни, вздымать тяжести, дерзать… Одним словом…

Опустила глаза:

— Не надо дифирамбов. — Повернула тему разговора: — Знаешь, я очень хотела стать учительницей, техникум окончила, готовилась в пединститут… И передумала. А помогла в этом женщина-инженер, работавшая на ЦЭСе, дочь одного из бакинских комиссаров.

— Джапаридзе?

— Да, Елена Алексеевна.

— На монтаже работала… Потом ее в наркомат тяжелой промышленности перевели.

— Верно, ты, оказывается, все знаешь. Работала она не так долго, но для меня сделала многое. Всего два раза и побеседовала со мной, а вот покорила. «Буду инженером-электриком!» — сказала я себе. Эта грузинка как бы заворожила меня. Может, потому что была дочерью героя? А может, и еще почему… В общем, так или иначе, я решила идти по ее стопам. Инженер-электрик — и ничто иное!

Платон поднял голову и тихо начал:

— Как ты хорошо стал читать, — удивилась Галина. И, вздохнув, добавила: — Без конца готова слушать стихи Есенина. Читай, что помнишь, люблю все!

продолжал Платон. Она затаила дыхание, вся как-то сжалась на стуле, окаменела. Он смотрел в ее подернутые голубизной глаза, смотрел, не отводя взора, и голос его звучал еще более проникновенно, трогательно: