Галина уносилась в своих мыслях куда-то в далекую Азию, в зыбучие пески, в огонь гражданской войны, в котором так же, как и бакинские комиссары, сгорел ее отец. Растрогалась, стихи разбудили в ней чувства жалости, тревоги…

Слабой, почти беспомощной показалась она Платону, но еще более нужной, неутерянной.

— Галинка — это веточка, — сказал он. — Помнишь?

Оживилась, повеселела:

— Я даже помню, как мы с тобой разбили кувшин. А ты стал подбирать осколки.

— Под столом.

— Да. И я очень напугалась, когда ты схватил меня за руку.

— Ты так меня толкнула, что я оказался у двери.

— Было за что!

— Вот мы и вернулись туда, где начиналась наша дружба. Пришли в юность. Хорошо! — и заговорил о том, как нелегко бы жилось людям, если бы они не имели возможности вспоминать. — Если хочешь знать, все эти годы я только тем и жил, что вспоминал тебя… Как видишь, я все такой же.

— А я совсем не та! И причиной этому — дочь. Своим рождением она как бы вздернула меня под уздцы, приподняла, вдохнула в меня струю живительного воздуха, задала свежий импульс. Я стала сильнее, строже, а главное, требовательнее к себе. Сейчас я даже мысленно не могу, да и не хочу быть такой, какой была раньше. Легкомыслие, излишняя доверчивость — ничего этого не осталось! Ведь я отвечаю теперь не только за себя, но и за нее — мою маленькую, белоголовую девочку. Соседи считают меня несчастной, а я смеюсь над ними: у меня растет дочь, и я повседневно — пусть в тяжких трудах и заботах, — а все равно ощущаю, несу в себе высшую радость жизни — материнство! Я вовсе не страшусь того, что Аленка растет без отца. Такого отца, какой был у нее, лучше не знать. Выращу, воспитаю сама. Это нелегко, порой очень трудно, но вместе с тем чрезвычайно интересно. Вот ты идешь взрослый, а рядом с тобой крохотный, во всем зависящий от тебя, человечек. И ты делаешь для него все, не считаясь с усталостью, несмотря на опасность, даже возможную гибель, лишь бы он был счастлив. Целиком принадлежишь ему. Жить для других — в этом, наверное, и есть смысл жизни!

— Агитируешь, будто я против этого.

— Но ведь ты не испытал…

— Да, конечно. Но вот поиграл с Аленкой, поговорил с нею и теперь определенно буду скучать. А где она? И Розы нет.

— Неужели не заметил? Это же Роза нам свидание устроила.

— Как не заметить.

— Ладно, хватит на эту тему. Люди цветы поливают, а мы тут философствуем. Пошли.

Платон остановился у порога:

— Погоди. Куда спешить-то? — И вдруг обнял ее за плечи, притянул к себе — трепетную, настороженную.

— Зачем?

— Не знаю… То есть, извини… Нам надо серьезно поговорить. Хочешь, целую программу изложу. Не сейчас, понятно, и не здесь. Хорошо бы на берегу Урала, как тогда… помнишь? Вокруг тишина, внизу вода и над нами — небо.

За дверью послышался шум.

— Вот мы и поработали! — нарочно громко произнесла Роза, открывая дверь. — Если бы не Аленка, ни за что одной не справиться. Вы только гляньте на нее — стахановка!

Галина ахнула: руки, лицо, платье дочери — все в грязи.

— Как же домой ехать?

Маме ничего не оставалось, как только нагреть воды и приняться за стирку.

Гости покинули гостеприимный дом лишь вечером. Подняв Аленку на плечо, Платон с гордостью нес ее к трамваю. Держа в руках цветы, девочка улыбалась, привлекая внимание встречных. Знакомые приостанавливались, спрашивали, где он, моряк, такую куклу достал.

— Купил на базаре!

— Уступи. Сколько стоит?

— Ни за какие тыщи!

— Да не малышку, вон ту, что в кремовом! — уточнил один из них.

— Мелко плавал! Да и очень рыжий! Правда, девушки? — Платон обернулся к Галине и Розе, но те, увлекшись разговором, ничего не поняли. Даже не отозвались.

— Холостяком прикидываешься, а у самого, оказывается, две, — не отставал штукатур.

— Завидуешь?

— Ничуть! Своей законной хватает… даже остается.

С трамвая сошли на остановке Доменная. Аленка крепко спала у Платона на руках. Боясь разбудить, он так и нес ее до самого третьего барака.

Едва вошли в комнату, как появилась Настя. Приодетая, веселая. У нее какой-то свой праздник. Заговорила о том, что хорошо бы на свадьбе погулять, да вот беда — никто не женится. Бросила многозначительный взгляд на Галю, затем на Платона: чем не пара?.. подать сюда гармониста! В этих шутках, в нарочитой веселости легко угадывались ее истинные намерения.

Галина посмеивалась, глядя на нее, а Платон, уткнувшись в газету, казалось, ничего не видел и не слышал.