Шрифт:
– Лера, ты как? – Семеныч громко сопит в трубку, он устал и раздражен. – Голова не болит?
– Есть немного. Как?..
– Жив пока. Лера, ты таблетки, что я дал, прими и спать ложись. Оттого, что ты свалишься в соседний с ним бокс, ему легче не станет.
– А от чего – станет?
– Прекрати истерику. Все идет своим чередом. Не скажу, что картина радужная, но что ты хотела, он выкуривал в день по две пачки сигарет! А тут такое ранение. Это счастье еще, что стеклопакет толстый, притормозил пулю и позволил удержать ей форму – она не распалась на фрагменты, достали ее такой, как была, но ты должна понимать, что дальше все в воле Божьей. Прими таблетки и ложись спать.
– А ты, Семеныч, где остановился?
– А я в больнице дежурю, они тут используют меня по назначению на всю катушку. Вот, иду оперировать, ребенок упал с высоты. Надеюсь, вытащим. Все, Лера, некогда мне, но, если с головой станет хуже, сразу же звони.
Валерия принимает таблетку, запивая ее водой, и смеется – вспомнила, как Ника спорит до последнего, приводя самые неправдоподобные аргументы, лишь бы не пить лекарства. Дитя малое, ей-богу…
Она ложится в панфиловскую кровать, укутывается в одеяло и засыпает.
И всю ночь бродит по темному лабиринту, ищет заблудившегося кота, а он мяучит в темноте, и найти его в этом лабиринте сложно, но отчего-то обязательно надо. Валерия идет на «мяв» и нашаривает на полу пушистое мягкое тельце – мяуканье прекращается, и она знает, где выход.
16
– Зарецкая, на выход!
Евгения измученно вздыхает и поднимается. Кутаясь в шерстяную кофту, молча идет к двери, выходит – лицом к стене…
Ей кажется, что все это – страшный сон. Жизнь превратилась в один жуткий кошмар, из которого нет выхода, а есть эта камера, где, кроме нее, сидит цыганка, пойманная на мошенничестве, бухгалтерша-растратчица и разбитная бабенка лет тридцати – воровка-рецидивистка. Эта камера считается самой комфортной, контингент спокойный. Но Евгении кажется, что она умерла и попала в кромешный ад. И вопросы молодого следователя – всегда одни и те же, и разговоры «за жизнь» сокамерниц, и свидания с отцом, который приносит ей одежду и еду, – все это просто страшный сон, и он должен закончиться, она снова проснется в своей кровати, и ей будет пять лет. Девочка-ангел.
– Женечка!
Папа осунулся и враз постарел. Адвокат, которого он нанял, отвернулся – отец обнимает Женьку, целует в лоб, дрожащими пальцами гладит щеки.
– Кушать… Виктор Петрович, надо ей дать покушать…
Адвокат достает из портфеля сверток, Евгения дрожащими пальцами открывает его – блинчики с мясом, пирожные, в небольшом термосе – горячее какао.
– Осунулась, побледнела… – стонет отец.
– Время, Григорий Леонидович, время. – Адвокат торопит их, а Евгения вцепилась в отца, не в силах отпустить его руку. – Евгения Григорьевна, дела наши известны. Прокуратура настаивает на пяти годах лишения свободы – без отсрочки исполнения приговора. То есть из зала суда вы поедете по этапу.
– Нет… – Евгения закрывает лицо руками, отец обнимает ее, гладит волосы. – Неужели ничего нельзя сделать?
– Я к этому как раз и веду, – адвокат вздыхает. – Есть вариант. Поскольку вы были сожительницей Бориса Трофимова, а этот гражданин давно и плотно интересует прокуратуру, я предлагаю следующее: вы отвечаете на вопросы относительно Трофимова, и прокуратура соглашается с условным наказанием и до суда изменит вам меру пресечения на подписку о невыезде. Тем более что сестрица ваша обвинений не выдвигает.
– Еще бы ей выдвигать!
Отец возмущенно задохнулся. Снова из-за дуры страдает его Женечка.
– Григорий Леонидович, давайте с вами расставим акценты правильно. Ваша старшая дочь получила серьезные травмы в результате нападения, организованного Евгенией Григорьевной. И у нее есть законное право выдвинуть гражданский иск и требовать компенсацию ущерба. Она этого не делает. Хотя никакой ее вины в том, что произошло, нет. Евгения Григорьевна сама или же по чьему-то наущению организовала нападение на сестру, причем обязательным условием было нанесение тяжких телесных повреждений, что зафиксировано в аудиозаписях, и преступление было не завершено по не зависящим от преступников обстоятельствам.
– Да как вы…
– Как ваш адвокат, я обязан объяснить, как это видят следователь и прокуратура – и как это увидят судья и присяжные. У вас есть возражения по существу? Есть информация, опровергающая эту версию?
– Дура не захотела взять Женечку в бизнес! Отняла у нее квартиру! Она всю жизнь обижала Женю, ничем ей не помогла, никогда не делилась! И Женечка была вынуждена сама взять то, что ей по праву принадлежит! Не ее вина, что все так неудачно получилось – нашла каких-то болванов…
Адвокат с отвращением смотрит на них – Евгения понимает, что они с папой неприятны этому молодому чистоплюю, хотя доводы отца вполне убедительны.
– На суде можно рассказать, как эта дура обделяла Женечку…
– Если на суде вы станете говорить о старшей дочери в таком ключе, присяжные вас возненавидят. Отчего она – дура? Насколько я знаю, она с отличием окончила школу, блестяще – факультет журналистики МГУ, у нее успешный бизнес, и она крепко стоит на ногах. Настолько крепко, что оплатила вашу операцию и ваше лечение. Вы живы-то сейчас благодаря тому, что у вас есть старшая дочь, ведь младшая не смогла бы всего этого сделать, потому что – не то от большого ума или еще от чего-то – не осилила никакой науки и нигде не работает. А Ника практически спасла вам жизнь, и она для вас все равно – «дура», а Евгения Григорьевна – Женечка? Расскажете это на суде, и присяжные вас обоих распнут.