облегающих зад пиджаках и светло-серых панталонах немыслимой ширины. Два седока вышли из такси. Один,

более плотный, в длинном кожаном пальто, походил на старый, перетянутый ремнем, потертый чемодан.

— Сколько? — спросил седок.

— Одиннадцать франков пятьдесят, — ответил по русски шофер.

— Вы русский?.. Приятно.

— Почему же приятно, ваше превосходительство? — спросил шофер и повернул к свету лицо. Плотный,

седеющий брюнет в кожаном пальто и шофер смотрели друг на друга.

— Алексей Алексеевич? Алексей Алексеевич Мамонов!

— Миша!

Они пожали друг другу руки. Спутник Мамонова повернулся на каблуках и пошел в кафе. Он

остановился на пороге, выбрал столик у входа и сел. Обрывки русских слов долетали до него. “Первый

конный”… “Генерал-квартирмейстер…”, “Симферополь…”, “Галиполи…”.

— Простите, Павел Иванович, — сказал Мамонов, придвигая стул. — Любопытная встреча… — Он

расстегнул кожаное пальто и снял шляпу. В открытую дверь они видели, как шофер дал машине задний ход и

отодвинул машину в переулок.

— Занятная встреча, — продолжал Мамонов, — поручик Миша Печерский. В прошлом мой адъютант.

Теперь, как видите… Я его позвал.

— А, собственно говоря, зачем? — спросил спутник Мамонова и снял мокрое кэпи, которое носил прямо,

как фуражку, надвигая на брови. Сонный и не слишком вежливый официант подошел к ним и, опираясь рукой о

стол, вопросительно смотрел на Мамонова.

— Коньяку и содовой. — Обиженно сказал Мамонов, повернулся к своему собеседнику и заговорил не

громко и внушительно: — Чорт знает какие о вас слухи, Павел Иванович. Госпожа Киселева, например, имеет

смелость утверждать, что вы отпали от православия, что вы чуть ли не масон…..

— Ерунда.

— Нет, не ерунда. Вы не бываете у исповеди. Два года вас не видели в церкви. И это корниловец,

первопоходник, бывший паж, георгиевский кавалер. Еще немного и вам перестанут подавать руку.

Павел Иванович пожал плечами. Гарсон поставил перед ним бокал и сифон с содовой.

— Тем не менее, я выбрал вас, — продолжал Мамонов, — вам нужно себя реабилитировать.

Павел Иванович вдруг рассмеялся. Мамонов открыл рот, но в это время, отряхивая дождевик, вошел

шофер.

— Поручик Михаил Николаевич Печерский — полковник Павел Иванович Александров, — сказал

Мамонов, подвигая стул, — садитесь, Миша, у нас тут любопытный, так сказать, чисто академический спор,

принципиальный спор.

Александров с некоторым удивлением посмотрел на Мамонова.

— Скажем вы, Павел Иванович Александров, — продолжал Мамонов, — вы гвардии полковник,

землевладелец, участник первого похода Лавра Георгиевича, — вы удовлетворены?

— Не понимаю.

— Вот вы, именно вы, Павел Иванович — удовлетворены? “Маневр спесиализэ”, или чорт знает, как это

называется, сто шестьдесят франков в неделю на заводе Ситроэн, дыра в Бианкуре, вы довольны?

— Я — нет.

— Вы, и другой и третий. Ясно! Где же выход? И когда смелые и искренние юноши, настоящие люди

идут туда, идут и умирают, вы позволяете себе называть их… Я прямо отказываюсь повторить. Хорошо.

Оставим громкие слова: долг, родина, честь. Я не мальчишка и не тупой солдафон. Во-первых, я генерального

штаба, во-вторых, я кое-что знаю кроме тактики и стратегии. Будем исходить из самого простого. Человеку

надоело ездить на такси или собирать автомобильные части. Он не удовлетворен жизнью. Будь война, будь

какой-нибудь самый паршивый фронт, он берет винтовку и идет в первой цепи. Войны нет. На Рю де Гренель 79

сидит большевистский посол. В худшем случае, вы берете браунинг и идете на Рю де Гренель и там вас хватают

за шиворот ажаны. В лучшем — вы находите единомышленников и переходите советскую границу, где-нибудь в

Зилупе и…

— Ну, вот, вспомнил!.. — вдруг воскликнул Печерский. — Павел Иванович командовал эскадроном во

втором конном… Правильно?

— Миша, вы неисправимы, — перебил Мамонов. — У нас серьезный принципиальный спор. Мы

говорим об этом самом активизме. Я буду говорить резко, Павел Иванович. Такие люди, как вы, умывают руки.