– Кто это? – воскликнула я.

– Вы изумлены, – ответил мне смеющийся голос. – Вчера господин советник посетил караульню дворцовой гвардии и преподал мне урок декламации. Я в точности перенял его манеру. Вы спросили меня: «Кто это?» – голосом, полным восхищения… Согласитесь, хорошо? – поддразнивал меня Нобуката.

Мне понравилось, что он приложил столько труда. Он даже выучил ту самую поэму, которую я так любила. Я вышла к нему и вступила с ним в разговор.

– Я обязан моим искусством господину советнику, – сказал Нобуката. – Готов поклониться ему до земли!

Я частенько приказывала служанке говорить гостям, будто отбыла во дворец, хотя на самом деле находилась у себя в комнате. Но только услышу, что Нобуката скандирует стихи о ранней седине, как сейчас же велю объявить:

– Госпожа у себя дома.

Я доставила несколько веселых минут государыне, рассказав ей эту историю.

Однажды, когда император уединился по случаю Дня удаления от скверны, Нобуката приказал одному из младших начальников Правой гвардии по имени Мицу… (не знаю, как там дальше) принести мне записку. Она была набросана на сложенном вдвое листке бумаги Митиноку.

«Я думал навестить вас сегодня, – говорилось в ней, – но мне помешал День удаления. Хотите ли вновь послушать стихи: «Он не достиг еще и тридцати…»?

Я ответила ему.

«Но вы давно оставили позади этот рубеж. Наверное, вам столько же лет, сколько было Чжу Майчэню, когда он увещевал свою жену».

Нобуката снова обиделся и даже пожаловался государю, а государь, в свою очередь, рассказал об этом императрице.

– Откуда Сёнагон знает эту историю? – удивился государь. – Чжу Майчэню было тогда под сорок, и Нобуката уязвлен. Говорит: «Она меня очень больно задела…»

«Нобуката совсем рассудка лишился», – подумала я.

«Госпожа Кокидэн» – так стали именовать новую императорскую наложницу, дочь генерала Левой гвардии Канъина. В услужении у нее находилась некая Сакё, мать которой звалась Утифуси, что значит «Отдохновение».

Злые языки говорили:

– Нобуката захаживает к этой Сакё.

Однажды Нобуката пришел во дворец императрицы.

– Я с охотой нес бы здесь иногда ночную стражу, – сказал он, – но некоторые придворные дамы обращаются со мной не так, как подобало бы, и потому, государыня, я стал нерадив… Вот если бы мне отвели особые служебные покои, я бы усерднейшим образом исполнял свои обязанности.

– Правда, правда, – согласились с ним дамы.

– Разумеется, для любого приятно иметь такое место во дворце, где можно найти отдохновение и прилечь. Тогда уж от вас отбоя не будет, не то что теперь, – ввернула я.

– Никогда больше не буду ни о чем вам рассказывать. Ято считал вас своим другом, а вы делаете скверные намеки, как завзятая сплетница, – воскликнул Нобуката всерьез обиженным тоном.

– Это, право, странно! Я ничего особенного не сказала. Что дурного могли вы найти в моих словах? – возразила я и подтолкнула даму, сидевшую возле меня.

– А почему вы так вспылили из-за безобидного замечания? Значит, за вами что-то водится, – весело засмеялась дама.

– Это Сёнагон подучила вас, – гневно бросил ей Нобуката.

– Я сплетнями не занимаюсь. И не люблю их слушать от других людей, вы это знаете, – сказала я и, оскорбленная, скрылась позади занавеса.

Через несколько дней Нобуката вновь напал на меня с упреками:

– Вы хотели публично осрамить меня! А ведь это пустая сплетня. Придворные пустили ее про меня, чтобы посмеяться.

– Ах так! Значит, незачем винить меня одну. Удивляюсь вам, – ответила я.

После нашего разговора Нобуката перестал посещать эту Сакё и порвал с ней.

Узорная циновка с потрепанными краями, из которых вылезают нитки.

Ширмы с картинами в китайском стиле, почерневшие и порванные.

Художник, потерявший зрение.

Накладные волосы длиной в семь-восемь сяку, когда они начали рыжеть.

Ткань цвета пурпурного винограда, когда она выцвела. Любитель легких похождений, когда он стар и немощен. Сад ценителя утонченной красоты, где все деревья были уничтожены огнем. Еще остается пруд, но ряска и водяные травы уже начали глушить его…