— Иди спать, уже ты опоздала на десять минут!

Я не могла спать. Долго я не могла спать, и спала потом тревожно.

Конечно, это она, это глухая Даша, Дашка глухая, это она своровала вишенки и сердечко. Она. Но если вишенки и сердечко сегодня, то что же вчера, и что же третьего дня, и все дни, когда было много их всяких и я не могла проверять?

Это, конечно, у нее такой обычай воровать. Теперь конфетки… но от малого и великий грех начинается, да и, как бы мала ни была кража, — она уже великий грех.

Глухая Даша уже великая грешница. Но что же будет дальше! И отчего не попросить? Отчего она со мной никогда не говорит и на все мои вопросы едва отвечает? И сердитая.

Она глухая, то есть плохо слышит. Только просто-Даша говорит, что она притворяется. Это правда; конечно, притворяется, если уж такая хитрая, что ворует, такая дерзкая, что ворует! Была бы глухая, боялась бы воровать, чтобы кто не подглядел, не подошел к двери неслышно и не вошел в ту самую минуту, в ту самую минуту, и не подглядел.

Тогда что же? Ее прогнали бы к матери на скотный. Конечно, она уже может помогать матери доить…

Доить… как это весело! Я умею доить. Мне Дашина мать показывала. Только не всякую корову: нужно, чтобы титьки были мягкие. Нужно так плотно положить два пальца и, не разжимая, ловко скользнуть вниз по титьке, так струйка и зикнет по подойнику, так и ударит звонко, это веселее даже было бы Даше, нежели работать здесь.

Здесь, во-первых, она одна девочка, остальные большие, потом ее никто не любит, оттого что с нею надо кричать, оттого что у нее текут уши, оттого что от нее пахнет рыбьим жиром, который просто-Даша ее заставляет насильно пить, так, для шалости взялась заставлять, для смеха, наконец, просто для порядка.

Потом еще: какая скука убирать чужие комнаты! И грязно, и даже… обидно…

И наконец, здесь город, а в деревне лошади, грибы… деревья — лазать… Нет, это, конечно, не для Даши.

Ну доить — для Даши. Только, конечно, если много, — то устанешь. Она ведь слабая, часто болеет и валяется там одна в углу тараканьего коридора. И как она не боится?

Они не боятся! Простые не боятся тараканов, простые не желают ездить верхом, и за грибами, и лазать на деревья… простые… Ну, да, наконец, там у нее мама, и она не будет одна. Но простые… любят ли они свою маму?

Любит ли Даша, скучает ли по ней? Я думаю — нет.

Весь день я обдумывала свой план. Вечером спряталась в учебной в шкафу. В этом своем шкафу я была привычным гостем. Я там мечтала, я там плакала, я там спасалась от попреков и преследований.

В щелку я могла видеть стол и раскрытую коробку с конфетами. А Даша думает, что я в столовой. Я же все обсудила с Еленой Прохоровной. Она сама первая сказала:

— Если ты обвиняешь именно ее, то должна иметь очевидную уверенность.

— Что это значит?

— Ты же не видела?

Тогда мне пришла эта мысль, я сказала ее, и Елена Прохоровна одобрила ее, но спросила:

— И что же ты хочешь сделать потом?

Я не знала. Я смутилась.

— Я… Да я выскочу и напугаю. Она на всю жизнь…

— Нет, нет, нет! Она больная, нервная девочка. Это опасно!

«Нервная? Ведь это мама нервная, а разве простая глухая Даша бывает нервною?»

— Ну, тогда я потом выскочу и догоню ее, и…

— И что же?

— Ну, буду с ней молиться!

— В коридоре?

— Ну да.

— Но там твои тараканы?

Я размышляла, и вдруг что-то загорелось в моей груди, и я зашептала:

— Да, и пусть тараканы. Разве я боюсь тараканов, когда Бог! Мы обе будем молиться. Мы обе станем на колени и будем молиться: «Не введи нас во искушение»…

— Нас?..Но ведь не ты взяла конфетки?

Я смутилась, и весь огонь в груди потух.

— Ну, так что же?.. Я просто для того, чтобы ее научить, как нужно молиться, когда в другой раз она увидит такую коробку и захочет…

Елена Прохоровна ровно и резко рассмеялась, а я обиделась и ушла, неровно притаптывая ногой по пути, чтобы выразить свой гнев, но иметь, в случае обвинения, предлог, что «просто так» шла себе, а вовсе не дерзила…

Из щелки я видела ослиный лобик у моего стола и слышала, как билось сердце глухой Даши над моим столом… или то смешались в моей памяти удары моего сердца в шкафу?.. И видела, как прислушивается выпуклый бледно-голубой глаз и стиснулись белые, всегда растрескавшиеся губы. Протянулась грязная, красная ручка и рванулась назад с добычей. Потом еще один раз…