— Алло, — сказал он.

— Наконец-то! — обрадовалась Надя.

— Кто это говорит? — спросил он, как чужой.

— Андрей это я, не узнаешь? — спросила она, не веря, что такое может быть.

— Вы ошиблись, — произнес Парамахин и положил трубку.

Надя представила рядом с Парамахиным его жену, и ей стало душно. «Что у меня с головой?» Можно было догадаться, что недоумевающая, одолеваемая подозрениями жена будет стоять тут же и слушать разговор. «Надо же сделать такую глупость!» — мучилась Надя. Было необходимо объяснить Андрею, как это получилось, но как? Сегодня ей предстояло дежурить в зале. Пока начнется рабочий день, пока она обслужит читателей…

Надя осталась дожидаться Парамахина поблизости от его башни. Еще минут сорок — и он отправится на своем «москвиче» в АКИП. Дорога туда от его дома одна: он проедет своим переулком и свернет с него на Мосфильмовскую улицу. Она встала на перекрестке, чтобы остановить его. Мимо Нади проехало несколько белых машин, прежде чем она увидела «москвич» Парамахииа. Он ехал с женой. Надя отвернулась в сторону и дала Андрею проехать мимо.

Она добралась до архива на такси с пятнадцатиминутным опозданием. У двери читального зала стояло двое хмурых мужчин. Только Надя их впустила в помещение, как появилась Таня.

— Пришла? А меня послал Парамахин, чтобы заменить тебя. Кто-то уже успел ему капнуть о закрытой двери. Я побуду в зале, а ты зайди к нему, он просил.

— Дверь! — бросил Парамахин, когда Надя вошла в его кабинет: она забыла прихлопнуть дверь. Не дав ей открыть рот, он набросился на нее: — Какого черта? Как тебе вообще могло взбрести в голову звонить мне домой, караулить меня на дороге?

Она не знала, даже не думала, что Андрей может кричать, как мужик. Его лицо стало простым, фигура — уродливой.

— Поговорим в обед. Встретимся десять минут второго, на обычном месте. А сейчас — иди, — закончил он.

Не сказав Парамахину ни слова, Надя вернулась в зал. В обеденный перерыв она осталась за своим столом. В шесть часов библиотекарша закрыла зал и поехала домой. Мысль, что отчим уже вернулся с работы и сейчас торчит на кухне, замедлила Надины шаги по дороге от метро домой. Она свернула к своей бывшей школе. И раньше, когда не хотелось домой, Надя заходила покурить в школьный двор.

В этот раз оттуда раздавались голоса. На лавочке, где она всегда сидела, расположилась компания — две девицы и два парня. Одна из девиц узнала ее в лицо — учились в параллельных классах. Компания была навеселе. Наде налили водки в бумажный стаканчик, она не отказалась. Выпив, расплакалась. Ей налили еще один, «чтоб нервы успокоились». Третья порция водки освободила ее наконец от Парамахина, сколько стаканчиков последовало потом — она не считала. Компания собралась, чтобы основательно погудеть, водки было много.

Надя проснулась в незнакомом помещении. Стены мерзкого салатного цвета, резкий свет. Справа и слева стояли койки, где лежали какие-то женщины, все как одна на спине. Надя подумала, что попала в больницу. Она попыталась вспомнить, что произошло вчера вечером. В памяти всплыли школьный двор, ребята, которых она там встретила. Ведь все было прекрасно, почему же тогда больница?

Надины руки были привязаны к боковым перекладинам кровати.

— Кто-нибудь может меня развязать? — громко спросила она.

— Придут утром, развяжут, — раздался хриплый голос одной из соседок.

— Почему утром? Развяжите меня сейчас!

— Первый раз в вытрезвителе? Здесь все на ночь привязаны. Порядок такой.

Надю отпустили в полдень, после того как проверили, верно ли она назвала место работы. Выяснилось, что библиотекаршу подобрали пьяной на улице, неподалеку от школы — шла после попойки домой и не дошла: заснула прямо на тротуаре. В тот же день Надя позвонила Парамахину. Ее злоключения встревожили его. Мягкость его голоса и осторожность вопросов ее не тронули, его готовность помочь замять дело она восприняла как само собой разумеющееся. Через десять дней Надя опять сидела во время обеда с ним в его машине: возникло осложнение. Не надо было грубить Далько, секретарю комсомольской организации АКИПа, вызвавшему ее пару дней назад на разговор о вытрезвителе, — но она нагрубила. Тот пригрозил обсуждением ее аморального поведения на готовившемся комсомольском собрании.

Парамахин обещал поговорить с Далько. В этот раз у Нади шевельнулось к нему теплое чувство. Она не отказала, когда он ей предложил еще раз навестить ее учительницу французского языка, — попросила только ее с этим не торопить. Парамахин провел пальцем по ее щеке — это был первый интимный жест после их размолвки.

А еще через пять дней появилось объявление о комсомольском собрании. Оказалось, Парамахин забыл связаться с Далько, и теперь уже ничего нельзя было изменить. Он посоветовал Наде заболеть перед собранием. Она попросила у него бумагу, прямо у него в кабинете написала заявление об увольнении и ушла из АКИПа, не дожидаясь конца рабочего дня. Идти было некуда. Душу давил груз — нечистая игра с Аполлонией.