– Продолжайте, господин Жильбер, но оставьте мне надежду, что я вернусь к себе в деревню с миром в душе.

– Послушай, Бийо, как раз на деревни вся наша надежда. Деревня – это спящая революция, которая раз в тысячу лет поднимает голову и при этом всякий раз сотрясает монархию. Деревня сдвинется с места, когда настанет пора покупать или завоевывать те нажитые нечестным путем блага, о которых ты только что говорил и которыми владеет знать и церковь. Но чтобы подтолкнуть деревню к новым идеям, нужно подтолкнуть крестьянина к завладению землей. Став собственником, человек обретает свободу, а став свободным, он делается лучше. Нам, избранным труженикам, которым господь приоткрывает завесу над будущим, нам предстоит тяжелейшая работа, в результате которой народ получит свободу, а за нею – и собственность. Это, Бийо, благородный труд, он вознаграждается плохо, но зато он живой, могучий, полный радости и горя, славы и клеветы, тогда как там – холодный, недвижный сон в ожидании пробуждения, когда раздастся наш голос, в ожидании зари, идущей вслед за нами. Как только деревня пробудится, наш кровавый труд будет закончен, и начнется мирный труд на благо этой самой деревни.

– Так что же вы мне посоветуете, господин Жильбер?

– Если хочешь принести пользу своей стране, нации, своим братьям, всему миру, оставайся здесь, Бийо, бери в руки молот и работай в этой кузнице Вулкана, кующей молнии для всего мира.

– Остаться и смотреть, как перерезывают горло, а может, даже самому дойти до этого?

– Да что ты, – со слабой улыбкой возразил Жильбер. – Разве ты способен перерезать горло?

– Я хочу сказать, что если останусь здесь, как вы предлагаете, – весь задрожав, воскликнул Бийо, – то первого же негодяя, который на моих глазах станет перебрасывать через фонарь веревку, повешу на этой же веревке собственными руками.

Жильбер улыбнулся немного шире.

– Выходит, ты меня понял, – проговорил он, – и сам уже готов отправлять людей на тот свет.

– Негодяев – да.

– Скажи, Бийо, ты видел, как убивали де Лома, Делоне, Флесселя, Фулона и Бертье?

– Видел.

– А как их называли те, кто убивал?

– Негодяями.

– Верно, – подтвердил Питу, – они их называли негодяями.

– Да, но все равно я прав, – настаивал Бийо.

– Ты будешь прав, когда станешь вешать, а если повесят тебя, будешь не прав.

Столь мощный удар заставил Бийо повесить голову, но через несколько секунд он снова с достоинством ее поднял.

– Значит, вы уверяете, – сказал он, – что тот, кто убивает беззащитных людей и всеми за это уважаем, такой же француз, как я?

– А, это другое дело, – ответил Жильбер. – Да, во Франции есть самые разные французы. Во-первых, французский народ, это – Питу, ты, я. Затем есть французское духовенство и французское дворянство. То есть во Франции существуют три вида французов, и каждый, со своей точки зрения, вернее, с точки зрения своих интересов – француз, и это, не считая короля Франции, который по-своему тоже француз. Понимаешь, Бийо, в различии всех этих французов между собой и заключается подлинная причина революции. Ты француз на свой манер, аббат Мори [177] – на свой, отличный от твоего; Мирабо не такой француз, как ты, а король не такой, как Мирабо. Милый мой друг Бийо, человек с чистым сердцем и здравым рассудком, ты войдешь во вторую часть сочинения, которое я теперь пишу. Доставь мне удовольствие, взгляни-ка вот на это.

С этими словами Жильбер показал Бийо лист бумаги с напечатанным на нем текстом.

– Что это? – спросил тот, беря лист в руки.

– Прочти.

– Да вы же знаете, что я не умею читать.

– Пусть тогда прочтет Питу.

Питу поднялся с пола, встал на цыпочки и заглянул фермеру через плечо.

– Это не по-французски, – сказал он, – не по-латыни и не по-гречески.

– Это по-английски, – ответил Жильбер.

– По-английски я не умею, – гордо отозвался Питу.

– А я умею и переведу вам эту бумагу, – сказал Жильбер. – Только сначала прочтите подпись.

– Питт, – прочитал Питу. – Кто таков этот Питт?

– Сейчас объясню, – успокоил его Жильбер.

– Питт, – начал Жильбер, – это сын Питта [178] .

– Погоди-ка, – прервал его Питу. – Это похоже на Священное писание. Стало быть, существует Питт Первый и Питт Второй?

– Да, и Питт Первый, друзья мои… Вот слушайте, я вам сейчас расскажу.

– Слушаем, – в один голос ответили Бийо и Питу.

– Питт Первый был в течение тридцати лет заклятым врагом Франции. Прикованный подагрой к своему кабинету, он сражался оттуда с Монкальмом и Водрейлем в Америке, Сюфреном и д’Эстеном на море, Ноайлем и Брольи на суше [179] . Главной мыслью его политики было лишить Францию господства в Европе. За тридцать лет он отобрал у нас одну за другой все колонии, фактории и прибрежные владения в Индии, полторы тысячи квадратных лье в Канаде, а когда увидел, что Франция на три четверти разрушена, завещал своему сыну довершить ее гибель.

– Вот оно что, – явно заинтересовавшись, заметил Бийо. – Значит, этот теперешний Питт…

– Да, – подхватил Жильбер, – это сын Питта, которого вы уже знаете, папаша Бийо, о котором был наслышан Питу, равно как и весь мир, и которому в мае стукнуло тридцать лет.

– Тридцать?

– Сейчас увидите, друзья мои, что он не теряет времени зря. Вот уже семь лет он правит Англией, семь лет осуществляет на практике теории своего папеньки.

– Похоже, мы избавимся от него еще не скоро, – заметил Бийо.