– Это называется политикой, господин Жильбер.

– Так вот, в политике не существует абсолютных преступлений. Можно быть негодяем или честным человеком в зависимости от того, борешься ты с интересами человека, который тебя судит, или служишь им. Те, кого вы называете негодяями, объяснят свои преступления вполне благовидными предлогами и в глазах многих честных людей, которые так или иначе заинтересованы в совершении этих преступлений, сами будут честными. Нужно быть очень осторожными, Бийо, когда мы до этого дойдем. Мир держит в руках плуг, лошади запряжены. Он уже движется, Бийо, движется, но без нас.

– Это страшно, – признал фермер. – Но если он движется без нас, то куда он придет?

– А бог его знает, – отозвался Жильбер. – Понятия не имею.

– Ну, раз вы, господин Жильбер, такой ученый и умный человек по сравнению со мною, невеждой, не знаете, тогда скажу я.

– Ну-ка, и что же ты скажешь, Бийо?

– Скажу, что нужно делать нам с Питу – возвращаться в Писле. Мы снова возьмем в руки плуг, настоящий, из железа и дерева, которым пашут землю, а не тот из плоти и крови, что зовется французским народом и упирается, словно строптивая лошадь. Мы станем растить зерно, вместо того чтобы проливать кровь, и заживем радостно и свободно, сами себе хозяева. Вы идите себе, господин Жильбер, а я, черт возьми, люблю знать, куда иду.

– Минутку, мой славный друг, – прервал Жильбер, – пусть я не знаю, куда иду, это так, согласен, но я иду и хочу идти всегда. Мои обязанности ясны, жизнь моя принадлежит господу, но мой труд – это долг, который я должен заплатить родине. Достаточно того, что совесть говорит мне: «Иди, Жильбер, ты на верном пути». Это все, что мне нужно. Если я ошибаюсь, люди меня накажут, но господь отпустит мне грехи.

– Однако люди ведь наказывают порой и тех, кто не ошибается. Вы сами только что говорили об этом.

– И готов повторить еще раз. Но это не важно, Бийо, я буду стоять на своем. Ошибаюсь я или нет, все равно буду продолжать. Быть может, события покажут, что я был не прав, Боже меня сохрани настаивать на противном, но главное, Бийо, вот в чем. Господь сказал: «Мир всем людям доброй воли». Так давайте будем именно теми людьми, кому обещан мир. Посмотрите на господина Лафайета: будучи в Америке, а потом во Франции, он загнал уже трех белых лошадей, а сколько загонит еще! Посмотрите на господина Байи: он не щадит своих легких, посмотрите на короля: он не щадит своей популярности. Полно, Бийо, не нужно быть эгоистом, давайте и мы не будем щадить себя. Оставайтесь, друг мой.

– Но зачем – раз мы не можем остановить зло?

– Запомните, Бийо, никогда больше так не говорите, иначе вы упадете в моих глазах. Ведь вас били ногами, кулаками, прикладами и даже штыками, когда вы решили спасти Фулона и Бертье.

– Били и крепко, – согласился фермер, поглаживая еще ноющее тело.

– А мне чуть не вышибли глаз, – вставил Питу.

– И все напрасно, – заключил Бийо.

– Дети мои, если бы таких смелых людей, как вы, было не десять или двадцать, а двести или триста, вы бы спасли несчастных от страшной гибели, а нацию избавили от позора. Вот почему, Бийо, я требую – насколько я вообще могу что-либо от вас требовать, друг мой, – я требую, чтобы вы не уезжали в деревню, где сейчас сравнительно тихо, но оставались в Париже, чтобы у меня всегда были рядом твердая рука и благородное сердце, чтобы я мог оттачивать свой разум и мысли на оселке вашего здравого смысла и подлинного патриотизма, чтобы, наконец, расточая – не деньги, у нас их нет, – а любовь к родине и общественному благу, вы были моим агентом среди несчастной заблудшей толпы, чтобы вы были для меня палкой – и когда я поскользнусь, и когда почувствую нужду ударить.

– Псом-поводырем у слепца, – с возвышенной простотой добавил Бийо.

– Вот именно, – тем же тоном подтвердил Жильбер.

– Ладно, я согласен, – сказал Бийо. – Буду таким, как вы просите.

– Я знаю, Бийо, что вы бросаете все – достаток, жену, детей, счастье, но не волнуйтесь, это ненадолго.

– А я? – подал голос Питу. – Что делать мне?

– А ты, – ответил Жильбер, глядя на могучего и наивного юнца, немного кичащегося своей образованностью, – ты вернешься в Писле и утешишь семейство Бийо, объяснив, какая благородная цель стоит перед ним.

– Я готов, – проговорил Питу, задрожав от радости при мысли, что он вернется к Катрин.

– Бийо, передайте через него свои распоряжения.

– Сейчас.

– Я слушаю.

– Я назначаю Катрин хозяйкой в доме. Ты понял?

– А как же госпожа Бийо? – удивился Питу такой несправедливости по отношению к матери.

– Питу, – проговорил Жильбер, который уловил мысль Бийо, когда увидел, что тот слегка покраснел, – запомни арабскую пословицу: «Слышать – значит повиноваться».

Питу тоже покраснел: он все понял и почувствовал, что проявил нескромность.

– Катрин – душа нашей семьи, – просто сказал Бийо, желая прояснить свою мысль.

В знак согласия Жильбер поклонился.

– Это все? – поинтересовался Питу.

– С моей стороны – да, – сказал Бийо.

– А с моей – нет, – вмешался Жильбер.

– Слушаю, – проговорил Питу, готовый претворить в жизнь только что услышанную пословицу.

– Я дам тебе письмо, и ты пойдешь с ним в коллеж Людовика Великого, – начал Жильбер, – отдашь письмо аббату Берардье, и он приведет к тебе Себастьена. Ты привезешь его ко мне, я его обниму, после чего ты доставишь его в Виллер-Котре, где передашь заботам аббата Фортье, чтобы мальчик не терял понапрасну время. По четвергам и воскресеньям его будут отпускать с тобой, смело заставляй его бродить по полям и лесам. Будет лучше, – и для моего спокойствия, и для его здоровья, – чтобы он был там, а не здесь.