Если бы ассерторические и аподиктические суждения мы вздумали разграничивать так, что у последних их необходимость ясно доходит до сознания, а поэтому обнаруживается также и в грамматическом выражении, тогда как у первых она нераздельно кроется в самом акте суждения, то этим отмечалась бы действительно наблюдающая разница, которая, правда, касается не степени, но характера достоверности известного положения. Только разница эта движется вполне в психологической области, она указывает на то, что в зависимости от индивидуальных условий при том же самом суждении может обнаруживаться то так, то иначе; эта разница обозначает прямую противоположность тому, что должны высказать эти выражения. Ибо аподиктическая форма «А должно быть В» напоминаем о сомнении и мыслимости противоположного. Она движется, предусмотрительно оглядываясь кругом, от А к В; ассерторическая форма идет прямой дорогой к своей цели. Как раз там, где суждение получено путем умозаключения, ассерторическая форма высказывает более твердую уверенность, нежели аподиктическая, которая как бы приглашает к тому, чтобы сперва испытать доказательство. И первая форма, следовательно, повсюду является более естественным выражением также и для так называемой аподиктической достоверности, ибо она есть более прямое ее выражение. Точно так же и математика свои «аподиктические» теоремы и логика свои силлогические умозаключения обыкновенно высказывают в ассерторической форме.

Если бы на это возразили, что фактически многое утверждается так зря, когда говорящий не так уж строго считается с необходимостью своего высказывания, – то это столь же справедливо, как и то, что много лгут. Только это не опровергает того положения, что тот акт, для которого серьезное высказывание является адекватным выражением, соутверждает необходимость суждения и что высказывание так и понимается всяким. В противном случае речь была бы лишена всякого смысла, если бы она пользовалась лишенными смысла словами или была бы исполнена лжи, если бы как достоверное устанавливалось то, что не является достоверным для самого говорящего. Что в борьбе интересов и в партийной борьбе в этом смысле много лгут – это нисколько не касается логики, которая предполагает как хотение истинно мыслить, так и хотение истинно говорить. Точно так же следует признать, что это хотение истинно мыслить и истинно говорить лишь постепенно становится сознательным хотением, и первоначально оно проявляется лишь как не сознающее своей цели побуждение. Но прежде чем это сознание становится ясным, говорящие не знают, что они делают. А до тех пор акт суждения фактически не является свободным и сознательным и он не достиг еще своей полной зрелости.

8. Необходимость мышления, проявляющаяся в достоверности отдельного акта суждения, в конце концов получает свой своеобразный характер от единства самосознания. В то время как всякое отдельное суждение повторимо с сознанием тождества субъекта и предиката, а также и акта суждения; в то время как относительно тех же самых предпосылок всегда совершается тот же самый синтез и наше самосознание может существовать только вместе с этим постоянством, – в то же время наше судящее «Я» со своей постоянной деятельностью является как общий акт суждения по отношению к единичным актам суждения, как нечто одинаковое и устойчивое, что связывает различные, временно разрозненные моменты нашего мышления. С надежностью движения в отдельном случае связывается сознание неизменного повторения, возврата к тому же самому. Благодаря этому постоянству, которое по отношению к отдельному акту представляет собой общий закон, акт суждения точно так же доходить до сознания, как нечто отрешенное от субъективного произвола и от возможности поступить иначе, как это бывает, когда он утверждает себя в противоположность противоречию в отдельном акте. Это тождество и устойчивости, будучи условием нашего целостного сознания вообще, является также последним основанием, на котором мы могли бы остановиться. И пока, как в незрелом детском возрасте, нет этого полного объединяющего размышления, – до тех пор и психологические условия акта суждения оказываются развитыми лишь не вполне; и то же самое происходит в сновидении, где отсутствует всесторонняя связь.

Отсюда вытекает, что всякий отдельный акт суждения, благодаря тому смыслу, в каком он выполняется, приводит назад, к необходимым и общезначимым законам, – общезначимый как для отдельного субъекта в его временно различные моменты, так и для различных мыслящих субъектов, с которыми мы стоим в общении мышлениями законы эти, оставаясь сперва неосознанными, создают лишь надежность суждения, а затем, поднявшись до сознания, дают основное наглядное представление о необходимом.

9. Необходимость мышления, которая первоначально обнаруживается в достоверности единичного акта суждения и в постоянстве в его повторении, есть нечто совершенно положительное, непосредственный способ действия интеллигенции, форма самого нашего самосознания; а доведенная до сознания, она есть непосредственное наглядное представление, такое же, как мысль об «Я» или о бытии. Поэтому она есть вместе с тем мера других понятий – возможности и невозможности. Возможным в области акта суждения является то, что не необходимо ни утверждать, ни отрицать; нечаянная мысль, попытка, которая не может завершиться в окончательное суждение и не может быть включена в единство самосознания, в незыблемую структуру того, что столь же достоверно, как мое собственное бытие. Простая возможность есть лишение, отсутствие, недостаток. Невозможное, напротив, следует брать в двояком смысле. То, что было бы невозможно мыслить, именно поэтому не мыслилось бы вовсе, самое большее – оно могло бы быть выражено в словах. Словам «круг четырехуголен» не соответствует никакая могущая быть выполненной мысль, и в этом же смысле Аристотель полагает, что невозможно-де мыслить, что то же самое в одно и то же время есть и не есть. «Ибо не необходимо также и принимать то, что говоришь.» Этому невозможному противостоит возможное, которое необходимо должно быть отрицаемо, гипотеза, которая выполнима как таковая, если брать ее изолированно. Но если бы мы вздумали утверждать ее, то это могло бы привести к спору со значимым положением, и, таким образом, это внесло бы раздвоение в мышление. Это невозможное занимает свое место лишь в области опосредствованного акта суждения. Так как несоединимость предиката с субъектом не познается аналитически, то его соединимость может быть мыслима, суждение может быть даже принято на время, пока от сознания ускользает противоположная истина. Лишь обычное взаимоотношение наших суждений отрицает возможное. Только в этом смысле подходит различение Лейбница, что отрицание необходимых истин невозможно, отрицание фактических истин возможно. Можно попытаться подвергнуть сомнению или оспаривать описание какого-либо события, историческое предание, не рискуя впасть в тотчас же распознаваемое противоречие, пока наше познание не является полным. Очевидность или какой-либо бесспорный документ уничтожает отрицание.

10. Из сказанного выше вытекает теперь, что действительное утверждение или отрицание, т. е. суждение, высказанное с сознанием значимости, возможно лишь для того, для кого оно является необходимым; для самого суждения возможность и необходимость вполне совпадают. Гипотеза, напротив, возможна тогда, когда и пока не необходимо, следовательно, невозможно ни утверждать, ни отрицать ее. Конечно, как выражение субъективного состояния нерешительности, она является в известном смысле третьим к утверждению и отрицанию; но именно поэтому она не есть суждение.

Так называемый закон основания в своей первоначальной формулировке у Лейбница есть не логический закон, а метафизическая аксиома, которая имеет отношение только к части наших суждений.

Поскольку всякое суждение предполагает достоверность своей значимости, постольку может быть установлено положение, что ни одно суждение не высказывается без психологического основания его достоверности; и поскольку оно правомерно лишь тогда, когда является логически необходимым, постольку всякое суждение утверждает, что имеет логическое основание, которое делает его необходимым для всякого мыслящего. Но тем самым оно заявляет лишь такое притязание, права которого должна исследовать логика.

Сущность необходимости в мышлении высказывается положением, что вместе с основанием необходимо полагается следствие, вместе со следствием уничтожается и основание. Этот закон основания и следствия соответствует закону противоречия, как основной закон деятельности нашего мышления.

1. Результаты предыдущего параграфа, по-видимому, сами собой выражаются в положение, что без основания невозможно совершать акта суждения. Ибо под основанием понимается как раз то самое, что делает суждение необходимым. Таким образом, из анализа того смысла, в каком выполняется и высказывается всякое вообще суждение, сам собой вытекает четвертый из так называемых законов мышления; он высказывает совершенно общее свойство всякого вообще акта суждения, что в вере в значимость суждения вместе с тем содержится вера в его необходимость.