Итак, следует отказаться от учения, что так называемое проблематическое суждение есть будто бы известный вид суждения, – раз в понятие суждения мы включаем утверждение об истинности высказывания и учим, что суждение должно быть истинным или ложным.

4. Небольшей удачи достигло традиционное учение в своем различении ассерторического и аподиктического суждения. Если Кант говорит («Критика чистого разума», § 9, 4. Logik § 30): ассерторическое суждение сопутствуется сознанием действительности акта суждения, аподиктическое – сознанием его необходимости, – то при ассерторическом суждении дело идет, следовательно, только о том, что вообще в словах высказывается утверждение, хотя при этом и нет сознания необходимости акта суждения. Так и во введении к «Логике IX» ассерторическое суждение выступает как выражение просто субъективной веры, которая обладает значимостью только для меня. Напротив, то, что я знаю, должно быть аподиктически достоверным, т. е. должно вообще и объективно необходимо обладать значимостью для всех, – если даже предположить, что самый предмет, к которому относится это неизбежное признание за истину, был бы просто эмпирической истиной.

В силу этого различения и ассерторическое суждение должно было бы оказаться за пределами нашей дефиниции суждения, которая в качестве существенного признака последнего устанавливает то, что оно хочет быть объективно значимым. На самом деле в этом отношении имеется лишь один смысл суждения, которое содержит в себе действительное утверждение, – тот, что всякий должен утверждать и верить в то же самое на том основании, что необходимо верить в это и утверждать его. Всякая наша речь утрачивала бы свою устойчивость и становилась бы детской игрой или ложью, если бы тот, кто устанавливает известное положение, вместе с тем не хотел бы этим сказать, что его отрицание ложно, и тот, кто утверждает нечто с этим несовместимое, заблуждается; т. е. если бы между ассерторическим и аподиктическим суждением было то различие, что хотя последнее и необходимо, но первое не необходимо; последнее обладает значимостью для всякого, первое – только для меня. Истина лишена всякого смысла, если она не имеет в виду этой необходимости субъективной деятельности. Даже там, где совершается просто временное высказывание относительно самого случайного единичного – «это железо горячо», – даже оно предполагает, что именно теперь необходимо судить так, а не иначе. Мое ощущение делает неоспоримой связь этого субъекта с этим предикатом. И вопреки всякому противоречию я настаивал бы на том, что ничего иного, кроме именно этого, я не могу высказать в качестве выражения моего ощущения, раз поставлен вопрос, горячо это железо или нет.

5. Тем самым рушится всякое существенное различие между ассерторическим и аподиктическим суждением. Если я говорю: «это так», – то это лишь в том случае является совершенно зрелым суждением, когда оно означает именно следующее: я должен необходимо судить, что это так. Вся достоверность моего высказывания покоится на предпосылке этой необходимости.

Остается лишь отчасти та разница, что основание, на котором покоится необходимость, бывает различным, отчасти та, что необходимость эта доходит до сознания различным образом.

6. В первом отношении можно прежде всего различать непосредственные и опосредствованные суждения. У непосредственных (in specie аналитических) суждений необходимость высказывать предикат относительно субъекта (соотносительно отрицать его) покоится на принципе согласия (соотносительно различия); у посредственных она покоится или на авторитете, или на выводе. Непосредственные суждения сводятся при этом или к индивидуальному факту (как в восприятии), на основании которого субъекту приписывается предикат, или к общепризнанному значению слова. То же самое различие индивидуального и доступного всем основания разграничивает среди непосредственных суждений те, что сводятся к авторитету, и те, что сводятся к выводу. Ибо то, что некто является для меня авторитетом, – это есть индивидуальное основание, которое обладает значимостью только для меня, пока достоверность не установлена и не доказана общезначимым образом. Но вывод связывает меня лишь тогда, когда он (на основании тех же предпосылок) связывает всех.

Так, например, различали между непосредственной (на собственном или чужом восприятии покоящейся) достоверностью и опосредствованной достоверностью, основывающейся на доказательстве – причем лишь опирающуюся на чужое восприятие достоверность должно будет, напротив, причислить к опосредствованной достоверности, а непосредственная достоверность относится не только к восприятия. И к первой относили ассерторическое суждение, ко второй, соответственно его буквальному смыслу, аподиктическое суждение. Тут предлагают свои услуги традиционные формулы «А есть В» и «А должно быть В» (беря «должно» просто как выражение того, что получено путем умозаключения, как в суждении «Сегодня ночью должен был идти дождь»). Но тогда придется уже отказаться от обычного представления, что аподиктическое суждение обозначает будто бы нечто более высокое, нежели ассерторическое суждение, и что в направлении от проблематического к аподиктическому суждению имеет место возрастание достоверности и тем самым ценности и значения суждений. Ибо всякая опосредствованная достоверность должна ведь, в конце концов, покоиться на непосредственной, всякое доказательство должно покоиться на предпосылках, которые сами не нуждаются ни в каком доказательстве. В комическом противоречии с тем эмфазом, с каким обыкновенно говорят об аподиктической достоверности, в обыденной жизни «аподиктическое» суждение «Так оно должно быть, так оно должно было быть» означает весьма скромную степень уверенности, так как в силу серьезных оснований не доверяют надежности обыкновенных выводов и охотнее придерживаются непосредственно воспринятого. Но если даже предположить самое строгое доказательство, доказанное никогда не может притязать на более высокую степень достоверности, нежели то, на основании чего оно доказано.

Напротив, другие учения, по-видимому, имеют в виду различие тех суждений, которые обладают безусловно общей значимостью, от тех, которые зависят от индивидуального условия, – если, например, характер аподиктического полагается в разумной необходимости, в противоположность фактическому. Так, Лейбниц различал необходимые истины от фактических62. Необходимые истины суть те, которых противоположность содержит противоречие; фактические – те, противоположность которых возможна. Первые в конце концов сводятся к тождественным положениям; последние покоятся на непосредственном ощущении. Из этой формулировки не видно, что субъекты, к которым относятся необходимые истины, и те субъекты, к которым относятся фактические истины, различны. Необходимые разумные истины изображают собой уравнения между понятиями, которые предполагаются как прочное и общее достояние. Только при этой предпосылке можно ведь (согласно § 23) вообще сказать о каком-либо положении, что оно противоречиво; что, следовательно, его противоположность необходимо истинна; они соответствуют аналитическим суждениям Канта. Субъекты фактических истин суть отдельно существующие вещи, и фактические истины, поскольку они касаются существования и изменяющихся процессов, высказывают, конечно, нечто такое, что не содержится в понятии вещи. Ибо с понятием вещи не дано ни того, что она существует, ни того, что она обладает определенным случайным качеством. Их отрицание не приводит, следовательно, ни к какому логическому противоречию, – как это, наоборот, бывает, если сказать, что треугольник не является-де треугольным. Однако из того, что противоположность фактической истины невозможна a priori, не следует, чтобы для меня не было необходимым утверждать факт, после того как он случился, и чтобы противоположное утверждение было возможно для того, кто знает факт. Истиной фактическая истина является также лишь потому, что невозможно утверждать противоположное – только невозможность эта покоится на индивидуальном опыте, а не на незыблемых понятиях, из которых я исхожу. Равным образом и превращение непосредственного сознания в положение, обладающее объективной значимостью, предполагает ведь общезначимые принципы, согласно которым ощущение относится к бытию и сущему. Поэтому также и в фактических истинах постольку содержится разумная истина, поскольку лишь на основании общих основоположений (например, на основании того, что всякое изменение предполагает устойчивый субъект, в котором оно совершается) из индивидуального процесса может возникнуть истинное суждение. С другой стороны, обладание общими понятиями, на которых покоятся тождественные положения, в конце концов, точно так же есть нечто фактическое, что должно быть дано раньше того, как может быть применен здесь закон тождества, дабы можно было произвести необходимое суждение. Необходимость обоих видов истины является в конце концов, следовательно, гипотетической. Когда я мыслю определенные понятия, я должен мыслимое в них приписать им в качестве предиката; и когда я имею определенные восприятия, я должен приписать воспринятым субъектам в качестве предиката то, что восприятия принуждают меня предицировать63. Следовательно, исчезает и это различие относительно характера необходимости, и различным является только основание необходимости, так как различны субъекты суждений.

7. Что необходимость связывать предикат с субъектом появляется в сознании различным образом – этого оспаривать нельзя. Целый ряд непосредственных суждений мы выполняем с наивной, не знающей никакой рефлексии уверенностью, которая даже не помышляет о возможности ошибки, о возможности иной формы бытия; абсолютная уверенность, самодовлеющее состояние нашего мыслительного акта неразрывно связаны с этим. Такими суждениями начинается все наше мышление. Решения нашего непосредственного самосознания как нечто непосредственно очевидное – безразлично, в наглядном представлении или в общем суждении – не сопровождаются никаким чувствованием принуждения, как это должна была бы предположить утверждаемая необходимость, ни мыслью о невозможности противоположного. Сознание это устанавливается лишь ввиду попытки к противоречию. Достоверности других суждений мы достигаем путем принуждения, когда от нас отрезаются все иные возможности. И здесь одновременно с суждением выступает перед нами его необходимость в сознании этого принуждения. Если, следовательно, необходимость дефинируют как невозможность иной формы бытия и в этом усматривается ее сущность, то можно сказать, что первые суждения не сопутствуются сознанием необходимости, но только эти последствия.

Но та непосредственная надежность и достоверность является, напротив, первоначальной и настоящей формой, в какой обнаруживается необходимость в области мышления; в ней обнаруживается форма и направление, в каких действует полная живая сила мышления, и эта непосредственная очевидность не может быть вполне заменена ничем другим. Попытка к противоречию может, конечно, служить к тому, чтобы констатировать наличность той достоверности и оценить меру той силы, какая обнаруживается в утверждении. Но уразумение того, что противоположное невозможно, как правило, предполагает уже значимость первоначального суждения – что «А не есть В» является противоречивым; это может быть непосредственно ясно лишь тогда, когда установлено, что «А есть В». Двойное отрицание не создает суждения, но лишь обходит его, отделяя его от его противоположности. Но оно есть та форма, в которой истина ясно доходит до нашего сознания, когда мы удаляемся от нее и снова к ней возвращаемся. Как тождество доходит ясно до сознания лишь благодаря отрицанию чего-то другого, утверждение – благодаря отрицанию отрицания, так и необходимость доходит ясно до сознания благодаря невозможности иной формы бытия. Но она сама содержится уже в тех мыслях, благодаря которым она уясняется. Отрицание отрицания лишь потому подтверждает утверждение, что самый процесс этот непосредственно достоверен в своих отдельных шагах. Та не ведающая рефлексии необходимость есть чисто первоначальная, которая действует во всем нашем мышлении, и поэтому она никогда ни в одном из пунктов не может подняться до сознания.