Достаточно одного взгляда лишь на общие цифры статистики, чтобы рассеять все сомнения в действительности этого «подъема». Ведь, равнялись же в промышленности, торговле и обмене:

А поскольку материальное положение рабочего все улучшалось, поскольку растущее благосостояние его образа жизни подвергало его соблазну полного растворения в материальных интересах, постольку он приучался любить ту систему хозяйства, которая устраивала ему его судьбу, постольку он должен был приспособлять свой дух к своеобразному механизму капитализма, должен был, наконец, сам подпасть под почти непреодолимое очарование, которое оказывает в это удивительное время на каждого быстрота оборота и увеличивающееся значение измеримой величины. А влияние патриотизма – гордого сознания, что Соединенные Штаты по пути (капиталистического) «прогресса» опередили все другие страны – еще укрепляло его деловой образ мыслей и делало из него того воздержанного, расчетливого, безыдейного дельца, каким мы привыкли его знать. Перед ростбифом и яблочным пирогом пасуют все социалистические утопии.

Но для того, чтобы рабочий от полного сердца привязался к существующему порядку вещей, должен был еще целый ряд обстоятельств сложиться для этого благоприятно. Я хочу сказать: также и идейное содержание его жизни должно было быть комфортабельным. Об этом повествуют следующие страницы.

Не только материальное положение американского рабочего гораздо благоприятнее, чем его европейских товарищей, но также и его отношение к людям, к общественным учреждениям, его положение в обществе, словом, то, что я называю его социальным положением, сильно отличаются от европейских условий жизни. «Свобода» и «равенство» (не только в формально политическом, но и в материально-социальном смысле) для него не голые понятия, не смутные мечты, как для пролетариата в Европе, а в значительной степени сама действительность. Его лучшее социальное положение является результатом одинаково и политических и экономических условий его жизни, – результатом радикально-демократической конституции и обеспеченного образа жизни, и то и другое в среде не имеющего собственной истории колониального населения, состоявшего и состоящего, в сущности, целиком из «пришельцев», в котором нет традиций феодализма (за исключением нескольких южных рабовладельческих штатов).

Но, к сожалению, этот своеобразный характер социального положения рабочего не может быть доказан – при помощи ли параграфов закона, или при помощи цифр – так точно, как это было возможно относительно его экономического и политического положения. Здесь доказательства частью должны покоиться на общем впечатлении, должны довольствоваться общей оценкой, не упускать из виду и мелочей – и все же, в общем, останутся недостаточными.

Кто когда-либо хоть немного наблюдал образ жизни американского рабочего или работницы вне стен фабрики или службы, тот с первого же взгляда должен был заметить, что имеет дело с совсем иного рода людьми, чем у нас. Мы видели уже, как шикарно, часто даже элегантно одеваются рабочие, в особенности же работницы. На улице они по всему своему облику – «господа»: working gentlemen и working ladies. На них нет печати принадлежности к особому классу, какую носят на себе почти все европейские рабочие. И по походке, и по взгляду, по манере разговаривать американский рабочий резко отличается от европейского. Голова его высоко поднята, его походка эластична, речь свободна и приветлива, как у любого буржуа. Ни тени униженности и подчиненности. С каждым он обращается – и не только в теории – как с «равным». Глава профессионального союза, принимающий участие на каком-нибудь торжественном банкете, так же уверенно держится на паркете, как в Германии какой-нибудь сиятельный князь. Но, ведь, на нем при этом прекрасно сидящий фрак, лакированные ботинки, тонкое белье по последней моде, так что по внешности его никто не отличит хотя бы от президента республики.

Здесь совершенно неизвестны так неприятно поражающие в Европе подобострастие и лесть перед «высшими классами». Ни одному кельнеру, ни одному кондуктору трамвая, ни одному городовому и в голову не придет изменять свое поведение, в зависимости от того, стоит ли перед ним «простой рабочий», или губернатор Пенсильвании. Для обеих сторон это чувство равноправия приводит к укреплению чувства собственного достоинства.

Вся общественная жизнь носит более демократический характер. Рабочему не тычут на каждом шагу в глаза, что он принадлежит к «низшему классу». Характерным показателем этого может служить один, общий для всех, класс на железных дорогах (лишь в самое последнее время он начинает разделяться на пульмановских спальных вагонах).

Также и сословная гордость в Соединенных Штатах гораздо менее распространена, чем именно у нас. А так как достоинство отдельного лица определяется не тем, что оно есть, а еще менее тем, чем были его родители, а тем лишь, что оно делает, то американцы близки к тому, чтобы сделать почетным титулом «работу» в ее абстрактной форме, «работу» как таковую, и тем самым относиться с почтением к «рабочему», несмотря на то, или скорее именно потому, что он рабочий. А последний в силу этого чувствует себя, конечно, иначе, чем его коллега в стране, где человек вообще начинается лишь, если не с барона, то с отставного офицера, с доктора или асессора.

И эта (своим происхождением обязанная демократическому устройству, всеобщему образованию, высокому материальному уровню жизни рабочего) фактически незначительная общественная разница между отдельными слоями населения вследствие вышеописанных обычаев и воззрений в сознании отдельных классов отражается еще слабее, чем она есть в действительности.

Этот характер равноправия, которым отличается вся общественная и государственная жизнь в Соединенных Штатах, царит также и внутри капиталистического предприятия. И здесь предприниматель не стоит перед рабочим, как «господин», требующий послушания, каким он являлся и является по общему правилу в старой Европе с ее феодальными традициями. На первом месте здесь стоит чисто деловая точка зрения при заключении наемного договора. Формальное «равенство» предпринимателя и рабочего не явилось плодом долгой борьбы. Как американские женщины пользовались особым почетом в силу того, что их было немного, так и к рабочим, которых первоначально предприниматель не мог достать в любом количестве, он должен был относиться вежливо и предупредительно, и это отношение прочно укрепилось в демократической атмосфере страны. Еще теперь даже английские рабочие удивляются тому почтительному тону, с каким в Соединенных Штатах хозяин и мастер обращаются к рабочему; удивляются развязности американского рабочего даже на месте работы, где он «освобожден от оскорбительного надзора» («delivre de се qu’on peut appeler la surveillance vexatoire»); их удивляет, что он может на день, на два уходить в отпуск, что он может во время работы выйти выкурить сигару, что он и за самой работой курит и даже имеет на фабрике к своим услугам автомат для сигар [104] . И еще то характерно в американском фабриканте, что он, нисколько не заботясь, хотя бы о самых простейших, предохранениях от опасности работы за машиной, не заботясь нисколько об объективно хорошем устройстве мастерских (часто бывающих переполненными и т. п.), в то же время самым охотным образом делает все, что может доставить рабочему субъективное ощущение приятности; другими словами, он заботится охотно об их комфорте: о ваннах, душах, шкафах с замками, уравнении температуры в рабочем помещении, зимой отопляемом, летом вентилируемом. Именно эти-то учреждения, обычные на американских фабриках, и поражали чрезвычайно английских рабочих в комиссии Мозели.

«Вы представьте себе, что бы ответил английский предприниматель, к которому предъявили бы требования принять те же меры для удобства своих рабочих», – говорит литейщик Mr. Maddison – и все прочие также «поражены удивительной организацией, созданной для комфорта и удобства рабочих».

Все это, конечно, мелочи, но, как известно, маленькие подарки поддерживают дружбу. Я постараюсь впоследствии доказать, что ни в одной стране на свете – с объективной точки зрения – рабочий не эксплуатируется так капитализмом, как в Соединенных Штатах; что ни в одной стране на свете рабочий не калечится так жестоко колесами капитализма, не убивается так скоро, как там. Но не об этом приходится говорить, когда вопрос идет о настроении пролетариата. Ведь для последнего важно лишь то, что доставляет радость и огорчение отдельной личности, что ценит она и к чему относится враждебно. И блестящим дипломатическим приемом можно считать то, что американский предприниматель (так же, как и политик в своей области) сумел, несмотря навею фактическую эксплуатацию рабочего, сохранить у последнего хорошее настроение, так что последний и совсем не доходит до сознания своего действительного положения. А в этом отношении вышеупомянутая щедрость на мелочи сыграла большую роль.