— Мари, Мари, не давайте такой клятвы! Оставьте мне хоть какую-то надежду. Возможно, что со временем мы смогли бы преодолеть все препятствия на нашем пути!

— Мишель, оставить вам надежду было бы с моей стороны еще одной ошибкой, а раз даже уверенность в том, что я разделяю с вами страдания, не придает вам твердости духа и не вдохновляет вас на самопожертвование, я горько сожалею о том, что произошло между нами в эту ночь… Нет, — продолжала девушка, проведя ладонью по лбу, — не будем больше предаваться пустым мечтам: они слишком опасны для нас. Вы слышали мою мольбу, и ваше сердце не дрогнуло — мне остается лишь проститься с вами навсегда.

— Мари, я вас больше никогда не увижу!.. О! Лучше смерть… Я выполню… все, что вы потребуете от меня…

Он смолк, не имея сил продолжать.

— Я ничего не требую от вас, — сказала Мари, — я лишь на коленях прошу вас не разбивать два сердца вместо одного.

И в самом деле, она бросилась в ноги молодому человеку.

— Встаньте, Мари, встаньте, — сказал он. — Да, да, я сделаю все, что вы хотите, но вы останетесь, вы не уедете? И когда мои страдания станут особенно невыносимыми, я буду черпать недостающие мне силу и мужество в ваших глазах! Мари, я вам повинуюсь!

— Спасибо, мой друг! Я принимаю эту жертву, о которой бы не просила, если бы не надеялась, что она будет ненапрасной ни для вас, ни для Берты.

— Но как же вы, вы? — воскликнул молодой человек.

— Мишель, не думайте обо мне.

Молодой человек горестно вздохнул.

— Бог, — продолжала Мари, — распорядился так, чтобы в самоотречении мы находили утешение, его до сих пор человеческий разум неспособен был объяснить; что же касается меня, — произнесла Мари, прикрыв лицо руками, словно боясь, что ее выдадут глаза, — то я буду утешаться, видя ваше счастье.

— О мой Бог! Мой Бог! — воскликнул Мишель, заламывая в отчаянии руки. — Итак, приговор мне произнесен!

И он отвернулся к стене хижины.

Тем временем на пороге появилась Розина.

— Мадемуазель, — сказала она, — уже светает.

— Что с тобой, Розина? — спросила Мари. — Ты дрожишь или мне показалось?

— Если раньше я слышала удары весел по воде, то теперь за мной словно кто-то шел.

— Кто-то шел за тобой на затерянном среди озера островке? Мое дитя, тебе пригрезилось!

— Я тоже так подумала, ибо обыскала все вокруг, но так никого и не увидела.

— Тогда возвращаемся! — сказала Мари.

Услышав рыдание Мишеля, она обернулась.

— Мой друг, мы поплывем без вас, — произнесла она, — не пройдет и часа, как за вами вернется Розина. Не забудьте о том, что вы мне пообещали: я уповаю на ваше мужество.

— Мари, уповайте лучше на мою любовь; вы потребовали доказательств, превышающих возможности человека, и поставили передо мной невыполнимую задачу — да поможет мне Бог вынести такой груз и не быть им раздавленным!

— Мишель, думайте о том, как Берта вас любит; вспомните, как она ловит каждый ваш взгляд, подумайте, наконец, что я скорее умру, чем открою ей секрет вашего сердца.

— О мой Бог! Мой Бог! — прошептал молодой человек.

— Что ж, мужайтесь! Прощайте, мой друг!

И, воспользовавшись тем, что Розина, прежде чем выйти из хижины, выглянула за дверь, Мари быстро наклонилась и поцеловала Мишеля в лоб.

Но это был совсем иной поцелуй, чем тот, которым обменялись молодые люди всего полчаса назад!

Первый поцелуй был похож на поток пламени, соединивший сердца влюбленных.

Второй был лишь прощальным и целомудренным поцелуем сестры.

Мишель тут же почувствовал разницу, ибо этот холодный поцелуй болью отозвался в его сердце. На его глазах вновь навернулись слезы. Юноша проводил девушек до берега; затем, когда они сели в лодку, он устроился на камне и смотрел им вслед, пока они не растворились в утреннем тумане, поднимавшемся над озером.

Он еще долго слышал удары весел по воде, которые звучали для него похоронным набатом, возвещавшим о том, что его сладкие мечты развеялись как сон; неожиданно кто-то коснулся его плеча.

Мишель обернулся и увидел Жана Уллье, стоявшего позади.

У вандейца было еще более печальное лицо, чем всегда; однако, теперь, по крайней мере в его взгляде, Мишель не увидел прежней неприязни к себе.

Его веки были влажными, и крупные капли поблескивали на бороде, которой заросло его лицо.

Возможно, это была утренняя роса? А может быть, слезы, пролитые старым солдатом Шаретта?

Он протянул руку Мишелю, чего раньше никогда не делал.

Мишель с удивлением взглянул на него и неторопливо пожал протянутую ему руку.