Хотя великан Триго, погибший вместе со своим другом Куцей Радостью, так надежно укрыл Жана Уллье в тайнике, что его не смог бы найти ни один солдат, старому вандейцу показалось, будто он сменил тюремную камеру (а она ожидала его у синих, попадись он им в руки) на еще более страшный застенок и, вместо того чтобы сразу погибнуть от пули, обрек себя на более мучительную смерть.

Он был заживо погребен, и в этой пустынной местности не было надежды на то, что кто-нибудь услышит его призывы о помощи.

Прошло полночи после того, как с ним расстался нищий, и Жан Уллье понял, что с его товарищами случилась беда.

По всей видимости, они погибли или схвачены солдатами.

От одной только мысли попасть в такое безвыходное положение, в каком оказался Жан Уллье, даже у самого храброго воина застыла бы кровь в жилах; однако Жан Уллье был из тех верующих людей, кто в обстоятельствах, когда самые мужественные теряют надежду, продолжает бороться.

В короткой, но горячей молитве он препоручил свою душу Богу и принялся за дело с таким же упорством, с каким разгребал завалы в Ла-Пенисьере.

Яма, которая стала ему убежищем, была такой тесной, что он, сидя скрючившись и прижавшись подбородком к коленям, не мог даже повернуться; после долгих усилий ему удалось встать на колени, затем, опираясь на руки, он плечами попытался приподнять камень.

Но обыкновенному человеку было не под силу то, что Триго сделал играя. И Жан Уллье не смог даже пошевелить огромную каменную глыбу, которой нищий закрыл ему небо.

Ощупав яму, он понял, что кругом него был один только камень.

И лишь кусок гранита, которым Триго прикрыл яму, лежал с небольшим наклоном, оставляя щель шириной не больше трех или четырех дюймов между руслом ручья и камнем; сквозь эту щель и проникал воздух.

После обследования своей тюрьмы Жан Уллье решил попытаться выбраться на свободу именно здесь.

Он зажал нож в расселине скалы и отломал его кончик — получилось зубило; используя рукоятку пистолета в качестве молотка, он попытался расширить щель.

Он трудился целые сутки без еды и выпил только несколько капель водки из охотничьей фляги, к которой время от времени прикладывался, чтобы подкрепить свои силы живительной огненной влагой.

И за все двадцать четыре часа он ни на минуту не потерял присутствия духа.

К вечеру следующего дня ему удалось наконец просунуть голову в отверстие, которое он проделал в основании своей тюрьмы, затем пролезли плечи, и, собрав последние силы, старый егерь выполз наружу.

И вовремя, ибо силы его были на исходе.

Он встал сначала на колени, затем приподнялся на ноги и попробовал идти.

Однако вывихнутая нога за тридцать шесть часов пребывания в каменном плену распухла так, что, когда Жан Уллье ступил на нее, его пронзила острая боль, словно из него вытягивали жилы, и он с криком упал в вереск.

День подходил к концу. Со всех сторон Жана Уллье окружала полная тишина; он подумал, что наступившая ночь, коснувшаяся земли своим темным крылом, станет для него последней. Вручив свою душу Богу, он попросил его не оставлять своей заботой двух девочек, которые без него окажутся сиротами при живом отце; затем, как бы доказывая себе, что борьба не окончена, он пополз на руках в ту сторону, куда заходило солнце и где скорее всего находилось ближайшее жилье.

Позади уже осталось три четверти льё, когда с пригорка он увидел огоньки: среди окружавших ланд они горели в окнах одиноких хижин, как свет маяков, и указывали путь к спасению и к жизни, однако он не мог больше сдвинуться с места.

Прошло уже шестьдесят часов с тех пор, как у него не было ни крошки во рту.

Остроконечные стебли вереска и утесника, скошенные еще в прошлое лето, расцарапали руки и грудь Жана Уллье, и вместе с сочившейся из царапин кровью уходили его последние силы.

И он скатился в придорожную канаву.

У него уже не было воли сопротивляться: сломленный духом, он решил умереть.

Его мучила жажда, и он отпил воды, которая скопилась на дне канавы.

Жан Уллье был настолько слаб, что едва мог дотянуться рукой до губ; он уже ни о чем не думал. Время от времени ему казалось, что он слышит глухие и зловещие звуки, похожие на хлюпанье морской воды, заливающей через пробоину трюм корабля перед тем, как тот пойдет на дно. Его глаза заволакивала какая-то темная пелена, сквозь которую светились тысячи искр, затухая и загораясь, как фосфоресцирующие огоньки.

Несчастный понял, что он умирает.

Тогда он попробовал крикнуть, нисколько не беспокоясь о том, кто его услышит — друзья или враги; но голос его был так слаб, что ему самому с трудом удалось расслышать свой шепот, сорвавшийся с губ.

Около часа он пробыл в состоянии, похожем на предсмертную агонию; затем застилавшая глаза пелена мало-помалу стала плотнее, одновременно рассветившись всеми цветами радуги, а шум в ушах приобрел какое-то странное звучание, и старый егерь перестал понимать, что происходило вокруг.