Виктория отрицательно качала головой, глядя на Роуна, пока наконец он не понял, что сморозил глупость. Боже праведный, какой же он бесчувственный болван! Предлагать Нелве посмотреть фильм о торнадо, зная, что ее муж погиб во время этой стихии, было не просто бестактностью.

— М-м… Может, не сейчас? — спросил он.

— Я считаю, что его вообще не стоит смотреть, — одновременно с ним заговорила Виктория. Оба вдруг замолчали и смущенно посмотрели друг на друга.

— Что это с вами? — поинтересовалась Нелва. Затем она подмигнула и сказала: — Не рассказывайте мне сказки о том, что у вас пленка засвечена и только местами можно разглядеть кадры бушующей стихии — да и то с трудом. Вы просто боитесь провалиться перед публикой, не так ли?

— Мама! Это даже не… я хочу сказать… я никогда…

— Ой, только не волнуйся. — Нелва шлепнула Викторию по руке. — Правду говоря, девочка не унаследовала моего чувства юмора. — Затем она вдруг стала серьезной, вновь обратившись к Виктории. — Ты думаешь, что я не знаю, почему ты никогда не показываешь мне свои съемки торнадо? Виктория, девочка моя, твой отец погиб восемнадцать лет назад. Конечно, его убил торнадо. Но если бы я проливала слезы каждый раз, когда случается гроза, я была бы самой грустной женщиной в нашем городке. Поверь мне, фильм о торнадо вовсе не ввергнет меня в пучину меланхолии. Один торнадо виноват в смерти твоего отца, но я же не могу винить в этом все остальные. И ты тоже, так ведь?

— Разумеется, нет. Ты совершенно права, мама, — согласилась Виктория, — но иногда я об этом забываю. — Ее взгляд на долю секунды встретился со взглядом Роуна, и он понял, что она вспомнила о том страшном чувстве беспомощности, которое охватило ее, когда они попали в зону действия торнадо.

— Ну давай же, Виктория, — настаивала Нелва, — иди за кассетами. Я хочу посмотреть фильм.

В конце концов Виктория уступила, и Роун принес из фургона обе видеокассеты. Он смотрел фильм, сидя на диване между Викторией и ее матерью. Виктория хотела остановить ленту до того, как они начали спорить, но Роун не позволил. Пусть эта сцена навсегда запечатлеется у него в мозгу — на тот случай, если он когда-либо попытается о ней забыть, — с тем чтобы он ни разу в жизни вновь не совершил таких поступков, как это бездумное ничтожество на видеопленке.

Только в тот момент, когда Виктория на экране подошла вплотную к его камере, отчаянно ругаясь, Роун остановил кассету.

— Боже мой, Виктория, а я и не знала, что ты можешь так ругаться, — сказала Нелва.

Лицо Виктории залила краска смущения.

— Я и сама не знала. Даже не помню, как все это говорила.

— Поверьте, для этого были основания, — заявил Роун, с острым ощущением неловкости вновь переживая эту сцену. Но он уже извинился, по меньшей мере дважды, а на большее он не был способен.

Нелва рассмеялась.

— Знаете, Роун, я считаю, что вы хорошо влияете на Викторию. Я всегда говорила, что ей надо быть чуть более раскованной.

— Мама, пожалуйста…

В другой раз Роун бы посмеялся над замешательством Виктории, но не сейчас. Он-то знал, что никакого влияния на нее оказывать не может, тем более — хорошего. Видеофильм только что напомнил ему об этом.

Как предполагала Виктория, день, за исключением нескольких шероховатостей, прошел гладко. Роун был вежлив, предупредителен и в целом вел себя вполне воспитанно — то есть проявил такт, на что, по ее глубокому убеждению, вообще не был способен. Короче говоря, он не был похож сам на себя, и это ее искренне беспокоило. Она не могла отделаться от впечатления, что именно она стала причиной такой перемены в его поведении.

Виктория поймала себя на мысли о том, что хотела бы, чтобы ее мать увидела того Роуна, которого знала она. Оба они — Нелва и Роун — обладали одним и тем же колким и язвительным остроумием, и Виктория знала, что ее мать сумела бы оценить непочтительность Роуна скорее, чем ее дочь в начале знакомства с молодым Калленом.

Вскоре Роун на самом деле раскрепостился настолько, что попотчевал ее мать рассказами о своих более чем рискованных проделках. Поскольку Виктория не хотела даже косвенно поощрять его самоубийственное поведение, она ни разу не просила его рассказать о своих приключениях. Но у Нелвы не было таких предрассудков, и она поддакивала Роуну, смеясь над забавными ситуациями, в которые он попадал, и вскрикивая от ужаса в самые опасные моменты.

Роун же описывал свои переживания будничным тоном, без того разудалого щегольства, которого Виктория от него ожидала. И она не могла не увлечься его рассказами, хотя пугали они ее до полусмерти. Как можно так легкомысленно обращаться с жизнью, так мало ценить этот великий дар? Либо он так и не повзрослел, все еще питая мальчишескую веру в собственное бессмертие, либо ему просто наплевать. Она начинала думать, что верно — последнее.

После раннего ужина Нелва предложила поиграть в «сумасшедшие восьмерки». Виктория с удовольствием согласилась. Она уже много лет — со школьной скамьи — не играла в эту игру, но помнила, как они с друзьями веселились, склонившись над разбросанными по всему столу картами. Смех — чудесное лекарство от всех неприятностей.

Однако Роун вежливо отклонил предложение. Он поблагодарил мать Виктории за вкусный ужин, сказал, что хотел бы немного почитать перед сном, и удалился в гостевой коттедж.

Виктория озадаченно смотрела ему вслед. Что беспокоило его? Ее мать тоже провожала Роуна задумчивым взглядом.

— И где только твой профессор прятал своего племянника все эти годы? — внезапно спросила она.

— Мама, пожалуйста, не начинай. Между мной и Роуном ничего серьезного нет и не будет.