Много, много лет затратил жрец на ее поиски. И чудом, по счастливой случайности, обнаружили ее его посланцы в, засыпанном песком склепе, на многометровой глубине.

Великая сила древних заклинаний вымершего народа, затерянного в глубинах вечности миров, таилась в этих таинственных знаках.

Много ночей провел он, склоненный над прозрачными листами, пытаясь разгадать их тайну. Но тщетно. Листы багровели, наливаясь кровью. Знаки вспыхивали огнем. Но тайна, как и прежде, оставалась тайной.

Бережно и мягко, страшась, заключенной в пергаменте силы, закрыл книгу. Сдвинул ее на край стола и откинулся на мягкую удобную спинку кресла.

Поднял ладонь, на кончике пальца вспыхнула искорка. И погасла. Жрецу уже давно не нужен был свет. Более того, он порой раздражал его своей назойливостью. Одинаково хорошо он видел, как днем, так и ночью. Но младшие жрецы исправно разжигали свечи по всему замку каждый вечер, и он не мешал им.

В узком, как бойница, окне тусклой бисеринкой повисла звезда.

Всегда одна и та же. На века.

Закрыл глаза, прислушиваясь к воспоминаниям, которые приходили к нему вместе с этой звездой. Или к невнятному бормотанию древней книги?

Сколько же тел пришлось сменить ему с той поры, когда он, студент университета, сын менялы и ростовщика был затащен вместе с двумя друзьями, мертвецки пьяным, на тот корабль? Как он назывался? Исчезло за ненадобностью из памяти его название. И даже имя капитана, воспользовавшегося простым и доступным способом пополнить свою команду за счет студентов – шалопаев, заблудилось в веках.

Проснулся под шум воды за бортом. Или звон крови в висках от дикого похмелья.

А потом только море. И два года абордажный палаш на кожаном поясе. И портовые таверны с грязными девками, разгульным пьянством, драками и поножовщиной. Одним словом, все, как у людей. Так, кажется, говорили люди в одном из затерянных окраинных мирков? Или еще скажут?

Почти два года бродил он на жалком суденышке. Давно сгинули его друзья. То ли в трактирной драке с ножом в боку, то ли в абордажной молниеносной схватке.… И ему была уготована та же участь, если бы не его умение вырезать остро отточенным ножом из матросских тел пули и наконечники стрел, зашивать раны обычной иглой и отпиливать за не надобностью плотницкой пилой раздробленные ядрами руки и ноги.

Кое-что от трофеев застревало в его матросском поясе или припрятывалось на черный день в сундуке.

Что-то такое было в его авантюрной крови, если не разу не пытался бежать во время стоянок.

Но удача рано или поздно должна была отвернуться от их корабля. И она отвернулась. Пробиваясь сквозь рифы и прибрежные скалы далекого материка, где можно было поживиться блестящими камешками, а при неудаче и просто живым товаром, за который на невольничьих рынках давали не плохую цену, суденышко не выдержало удара волн и распалось пополам, сев на скалу. А, может, рулевой ночью подкрепился ромом, чтобы скоротать вахту, и не рассчитал его крепости. Но как бы то не было, из всего экипажа уцелел он один. Волной его прибило к берегу. Очнувшись, он не один день питался сырой рыбой и тщетно, до рези в глазах, всматривался в морскую гладь за пенными бурунами, пытаясь отыскать среди волн спасительный парус.

А потом его нашли те, за кем они шли поохотиться.

Но не съели, не принесли в жертву своим жестоким богам. Что, впрочем, было бы справедливо. Они даже не ограничили его свободу, позволив болтаться целыми днями среди примитивных тростниковых жилищ, крытых пальмовыми листьями по всему селению. И при том не обращали на него ровно никакого внимания.

Смирившись с неизбежностью и безысходностью своего положения и. чтобы хоть как-то заполнить пустоту бесконечных дней, он все свое время тратил на эти, казалось бы, бесцельные прогулки.

И со временем увлекся.

Диковинный и странный был народ. Многие дни могли обходиться без воды и пищи, просиживая в полусонном состоянии подле своих жилищ, оживая лишь на время при появлении в темном небе вот этой самой звездочки. И тогда их охватывало беспричинное, необъяснимое буйство. Или безумие. А что это самое настоящее безумие, сомнений не было. Жрецы разогревали над костром кожу бубнов. На шее появлялись ожерелья из десятков крохотных человеческих черепов. И начинали свой танец, сопровождаемый криком и диким визгом. Грохотали бубны. Вокруг костра метались и извивались человеческие тела, доводя себя до изнеможения, до пены во рту.

С удивлением и страхом, скрываясь за широкими листьями, следил он за этим безумием. Ожерелья из человеческих, не больше перепелиного яйца, черепов метались вокруг их шей. Глаза горели неистовым светом. А после сумасшедшей пляски начиналось то, что ни как не укладывалось в его, испорченном не законченным образованием, сознании. Обряд жертвоприношения.

Зрелище, от которого мог помутиться самый крепкий разум.

Жрецы или шаманы в состоянии полного безумия, вычерчивали вокруг, до блеска отполированного человеческими телами и пропитанного кровью, жертвенного камня таинственные геометрические знаки и приступали к заклинанию.