— Так почему вы считаете, что у вас нет шансов?

— Потому что вы, фрау Эриксон, против. А вы не только руководящий работник этой фирмы, но и дочь владельца и коммерческого директора.

Марлена сложила бумаги.

— Передайте, пожалуйста, господину Бехштайну, что ему придется считаться с коллегиальными правилами. Даже несмотря на то, что я женщина, и он думает, что с женщинами можно обходиться не так щепетильно, как со своими сотрудниками мужского пола.

— Честно сказать, я считаю это своего рода манией преследования.

— Возможно, на вашем месте я думала бы так же, — холодно ответила Марлена и вышла.

Она кипела от возмущения. Спустившись в столовую, Марлена взяла себе чашку кофе и задумалась. Чего добивается этот приспособленец? Конечно, у него больше шансов стать начальником отдела, после того как Манфред Рафф, руководитель отдела обслуживания клиентов и третий человек в иерархии издательства, добровольно отказался от дальнейшей карьеры. Редкий человек! У него трое детей, и он не захотел оставлять жену наедине со всеми домашними хлопотами. Поэтому ему нужен нормированный рабочий день, чего нельзя себе позволить на должности начальника отдела. Оставались Бехштайн и она — если не будет решено пригласить начальника со стороны. Марлена решила составить сравнительные характеристики.

Бехштайн: женат, самого подходящего возраста, имеет лишь одного ребенка, диплом по экономике, убежденный конформист, пол мужской (!). Сплошные плюсы.

Она: замужем, в детородном возрасте, уже имеет одного ребенка, не имеет экономического диплома, слывет спорщицей, пол женский (!). Сплошные минусы.

Она взяла вторую чашку кофе. Если Бехштайн станет начальником отдела, он автоматически вновь превратится в ее начальника. Она чуть не подавилась кофе. О нет! Только не этот индюк надутый! Этот самовлюбленный подхалим! Этот гнусный шовинист!

С другой стороны, что ей остается? Ее рост возможен лишь в этой фирме. Захоти она перейти в подобное предприятие, она безнадежно застряла бы в тени молодых, полных сил, теоретически подкованных выпускников высшей школы, которые рыщут по конторам в поисках подходящей гавани.

Итак, оставаться и терпеть Бехштайна? Или оставаться и бороться? Если да, то каким оружием?

За следующие три месяца Никлас перестроил наконец чердак и перебрался со своим письменным столом, книгами и аквариумом под крышу. Он все чаще приносил документы домой, объясняя это тем, что невозможно выполнить всю эту работу в служебное время. Он целыми вечерами сидел, закопавшись в бумаги, и раздражался, когда Марлена приглашала гостей или звала его в кино. В выходные после обеда он исчезал в своей комнате тихо и осторожно, словно медсестра, боящаяся лишний раз побеспокоить раздражительного больного. Тогда Марлена могла греметь посудой, хлопать дверьми — все это не имело никакого действия. Он делал вид, что ничего не слышит. А на ее бесконечные претензии: «Ты совершенно перестал помогать мне», — у него был заготовлен нахмуренный лоб или резкий ответ.

Однажды он еще добавил:

— Черт побери, у тебя ведь есть Андреа! Две женщины вполне в состоянии справиться с домашним хозяйством.

Марлена изумленно посмотрела на него и язвительно ответила:

— Если бы раньше кто-нибудь стал утверждать, что ты заговоришь, как мой отец, я бы не поверила!

Споры на эту тему стали привычными. Оба они знали, чем это вызвано. Марлена чувствовала, что с каждым днем все больше разочаровывается в Никласе. Никлас недвусмысленно доказывал своим сегодняшним поведением, что его прежняя либеральность лишь скрывала вполне традиционные взгляды на положение женщины в семье.

Марлену особенно злил не тот факт, что люди меняются, а то, что эти изменения, похоже, и были сутью Никласа. Она ничего не имела против карьеры в фирме, но почему, служа там, Никлас счел необходимым предать забвению все то, что было так дорого ему в юности?!

Но говорить с Никласом обо всем этом, будоражить его гражданскую совесть, взывать к принципам было бессмысленно. Для него существовало только черное и белое. Большая политика интересовала его теперь постольку-поскольку, а клерков, которые борются в магистрате за установку телефонной будки на вокзале или за перенос велосипедной стоянки от ратуши, он просто презирает.

— Те, кто обзывает других клерками и обывателями, сами скорее всего ими и являются, — заявила Марлена после очередной бесплодной дискуссии.

Никлас взорвался. Нет, это она, Марлена, обывательница, а не он! Это она морочит ему голову мебелью, уборкой, стиркой, садом — всем этим буржуазным барахлом, с унизительностью домашнего хозяйства и заботой о собственности.

— Ага! — закричала она. — Так будь же последовательным: ходи в контору в неглаженых брюках, сажай гостей за пыльный стол и оставляй траву гнить под палой листвой!

Он кричал в ответ, что брюки можно отдавать в чистку, а гостей приглашать в кафе. О работе в саду, за недостаточностью аргументов, он промолчал — истинный адвокат! К сожалению, сад не выбросишь куда-нибудь на помойку, чтобы избавиться от проблем с ним, а садовника они с Никласом не могли себе позволить. Хотя и Марлена, и Никлас зарабатывали неплохо, чертов дом перемалывал их деньги как ненасытный молох. Кроме того, им приходилось пользоваться двумя машинами. Недешевое удовольствие, но что делать, если ближайшая станция в восьми километрах от дома. Оба автомобиля терзали экологическую совесть Никласа, лежа на ней тяжелым грузом. Когда же Марлена предложила ему отказаться от своей машины, он встревоженно спросил, понимает ли она, насколько ответственная у него должность. Как же он сможет работать без автомобиля?