— Может быть, и так. — Негодяй… Он никогда не понимал.

— Разве для доказательства своей правоты нужно устраивать выставку? Почему бы не обойтись без этого? Ты можешь работать и в той, другой, студии, и этого достаточно.

Спасибо, отец.

— Эта выставка важна для меня.

— Пусть тогда она подождет. Мы обсудим это, когда я вернусь.

— Марк… — Я влюблена в другого мужчину… — Я собираюсь устроить показ картин.

— Прекрасно. Все-таки пусть это подождет до осени.

— Зачем? Чтобы ты меня отговорил от этого, когда приедешь домой?

— Я не буду этого делать. Мы обсудим это чуть позже.

— Это не может ждать. Я и так прождала слишком долго.

— Ты знаешь, дорогая, ты слишком стара для капризных вспышек и слишком молода для климакса. Мне думается, что ты ведешь себя неблагоразумно.

Ей захотелось ударить его, но к тому же на какой-то миг ей захотелось и рассмеяться. Разговор был смешон, и она поняла, что вела себя во многом, как Пилар. Она засмеялась и покачала головой.

— Возможно, ты прав. Но я скажу тебе вот что: ты занимайся своим судебным разбирательством в Афинах; я буду делать все, что посчитаю нужным делать, в живописи, а осенью мы встретимся.

— Означает ли это, что ты советуешь мне заниматься только своим делом?

— Возможно, и так. — Она никогда ранее не была такой смелой, как сейчас. — Возможно, мы оба должны делать то, что считаем правильным сейчас. — Мой Бог, что ты делаешь? Ты говоришь ему… Она задержала дыхание.

— Хорошо, в любом случае тебе стоит прислушаться к мнению мужа, а твой муж безумно хочет спать, поэтому почему бы нам не забыть обо всем этом на время? Мы снова вернемся к этой теме через несколько дней. Согласна? Тем временем никаких выставок. C'est compris [31] ?

Ей хотелось заскрежетать зубами. Она уже давно не ребенок, а он оставался все таким же. Пилар купила мотоцикл, Дина не должна выставлять свои картины, и мы это все обсудим, «когда у меня будет время». Всегда все делать так, как того желает он, всегда. Но с этого времени с нее достаточно. Дальше так не может продолжаться.

— Я понимаю, Марк, но я не согласна.

— У тебя нет выбора.

Он никогда не был так откровенен. Дина поняла, что он, должно быть, очень устал и, видимо, тоже заметил это.

— Давай закончим, — сказал он. — Я сожалею. Мы поговорим в другой раз.

— Хорошо. — Она стояла молча в студии, ожидая с нетерпением, что он ответит. Он сказал:

«Bonsoir» [32] .

И положил трубку. Спокойной ночи. На сей раз она даже не потрудилась сказать, что любит его. «Никаких выставок». Эти слова не выходили у нее из головы. Никаких выставок. Она глубоко вздохнула и опустилась в кресло. А что, если она не послушается его? Что, если она все-таки устроит свою выставку? Могла бы она поступить так по отношению к нему? К себе самой? Хватит ли у нее смелости продолжать делать то, чего она так хотела? А почему бы и нет? Он был далеко. А Бен был рядом. Но она делает это не ради Бена. Она делает это ради себя. Она обвела взглядом комнату, вспоминая о многих годах жизни, проведенных здесь, запечатленных на полотнах, которые никто не видел и никогда не увидит, пока она не поступит так, как, она знала теперь, должна поступить. Марк не сможет остановить ее, и Бен не сможет заставить ее сделать это. Она должна принять решение сама, сейчас. Обязана. Ради себя самой.

Положив телефонную трубку, он взглянул снова на часы. Было уже почти десять, и разговор с Диной не принес ему успокоения. Черт возьми. Он рассказал ей о покупке мотоцикла, хотя и не собирался делать этого. И ее дурацкая выставка картин. Какого черта она не может никак бросить заниматься этой чепухой? И где, дьявол подери, пропадает Шантал? Наливая себе рюмку скотча, он почувствовал, как чувство ревности пронизывает все его тело. Услышав дверной звонок, он, подойдя к двери, чуть приоткрыл ее. У двери стоял старый мужчина небольшого роста. Месье Мутье. Он был славный, как считала Шантал, о нем заботились дочь и служанка. Когда-то он работал юристом, но теперь ему было уже восемьдесят. Он был неравнодушен к Шантал. Однажды прислал ей букет цветов.

— Oui? [33] — Марк вопросительно посмотрел на него, полагая, что тот был нездоров. Отчего бы иначе он пришел к нему в столь поздний час? — Что-нибудь случилось?

— Я… нет. Я… je regrette [34] . Я хотел спросить у вас одну вещь. Как мадемуазель?

— Хорошо, благодарю вас, кроме, пожалуй, того, что, насколько я понимаю, она немного запаздывает. — Он улыбнулся пожилому джентльмену в черной домашней куртке и остроносых шлепанцах, несомненно, сшитых его дочерью. — Не хотите ли зайти? — Марк отступил в сторону, мечтая вернуться к рюмке со скотчем, но старик покачал головой.

— Нет, нет… — Он печально посмотрел на Марка. Он сразу все понял. Перед ним был человек, постоянно разъезжающий, никогда не сидящий на одном месте. Он сам был таким. Его жена умерла, а он узнал об этом слишком поздно. — Она не запаздывает, месье. Вчера вечером ее отвезли в больницу. — Он с изумлением смотрел на то, как на лице Марка появляется выражение глубокого отчаяния и потрясения.

— Шантал? Мой Бог! В какую?

— В американский госпиталь, месье. Она была почти в состоянии шока. Водитель «скорой помощи» сказал…