отчеканил боевик настолько несуразное, что даже Добрякову (в его-то

теперешнем положении) и то показалось, что все это похоже на какой-то

забавный фарс, на театральную интермедию, следом за которой непременно

жди смены декораций, которая будет отнюдь не в его пользу.

«Лжет, наверное, этот дошман! – сурово и медленно проговорил начальник. –

Но это нетрудно проверить. Пусть сходит на дело с группой Абдулбаки, ты

пойдешь с ними, понаблюдаешь за ним. Все ясно?»

«Ясно, господин!» – отчеканил боевик и коснулся рукой сидящего

перебежчика.

Добряков, вставая, хотел спросить, что ему будет за то, что он уничтожит

свой взвод, получит ли он свободу, но, подталкиваемый прикладом боевика, он не успел и слова вымолвить, как оказался на улице. Осмотрелся. Селение

небольшое, домишек на двадцать пять, кири.9 Прямо перед собой увидел

огороженную камнями площадку, которая в таких поселениях обычно играла

роль мечети. Боевик повел его по узкой улочке и вывел на центральную

площадь с хаузом10 и несколькими деревьями. Под деревьями сидели трое

стариков и, о чем-то перешептываясь, кивали на Добрякова.

Боевик подвел его к какому-то сараю и втолкнул внутрь. Послышался

громкий разговор, в нос ударил густой и ядреный запах сырой кожи. Воины

группы Абдулбаки готовились к предстоящей операции: чистили оружие,

обговаривали очередность действий. Добряков уселся на ковре в углу

помещения и понурил голову. Он чувствовал, что все в нем протестует

9 Кири - небольшое селение, состоящее из ближайших родственников.

10 Хауз – бассейн.

193

против уготованной ему роли, но жажда жизни все-таки переборола мерзость

затевавшегося. «Поскорее бы, - подумал он. – А потом застрелиться!»

Долгие и томительные потекли часы. Его кормили чем-то острым и

невкусным. Потом нарядили в афганское одеяние, облачили, как полагается, в

изар, перухан, васкат, на голову натянули пакуль.11 Затем навесили на грудь

пулеметные ленты. Потом, когда стемнело, вытолкнули на улицу и поставили

в колонну вместе с боевиками. Под пронзительную команду Абдулбаки,

молодого воина с орлиным взглядом, колонна медленно выступила из кири и

часа через полтора (Добряков засек время по наручным часам) подошла к

расположению полка, в котором перебежчик служил командиром взвода.

Боевики окружили лагерь полукольцом, рассыпались по кустам,

замаскировались и приготовили оружие. Абдулбаки сказал, что атака

начнется, когда стемнеет.

Как всегда на юге, стемнело быстро. Отряды быстрыми перебежками стали

бесшумно приближаться к лагерю. Добряков бежал рядом с боевиком,

который был приставлен наблюдать за ним, и сжимал в руках тяжелую

винтовку Ли-Энфилд образца 1904 года с примкнутым штыком. «И на кой

черт мне дали эту дуру? – смятенно думал он. – Все равно не умею с ней

обращаться, да и не пристрелянная к тому же». А потом с облегчением

подумал: «Ну и хорошо, что не умею, значит, в горячке боя вряд ли в кого-то

попаду!» Чувствовал, что устал, через каждый шаг спотыкался, потом вдруг

упал, больно ударился о корягу, а тут еще этот чертов душман подталкивал в

спину чем-то острым и все понукал: «Давай, давай, поднимайся!» Насилу

поднялся, ковыляя побежал за боевиками, которые уже ворвались в лагерь и

открыли оглушительную стрельбу.

«Вон твои выбегают! Стреляй, ну! – заорал на него боевик. – А то самого

пристрелю!»

11 Предметы афганской национальной одежды.

194

Добряков приложился, прицелился в бегущего с пулеметом солдата и в тот

момент, когда нажимал спусковой крючок, узнал в нем сержанта Коняхина.

Выстрела в таком грохоте слышно не было, но Коняхин споткнулся, выронил

пулемет, как-то смешно перелетел через него, плюхнулся лицом в землю и

затих.

«Молодец! – кричал в ухо боевик. – Вон еще бегут! Огонь!»

Добряков прицелился еще раз, но произошла осечка. Он передернул затвор, выстрелил снова – опять осечка. С недоумением посмотрев на винтовку, он